же вы молчите? – обратился к нему Куйбышев.
Межлаук ввязался в разговор:
– Владимир Ефимович, неужели мы хуже татар?
– Да, татары требовали дань, но не разрушали хозяйство. А вы – разрушаете.
– Что с вами делать, Владимир Ефимович? – спросил Куйбышев.
– Ставьте к стенке – я готов.
– Нет. Мы этого делать не будем.
17 августа Владимир Ефимович был освобожден от должности Председателя Научно-Технического Совета Черной Металлургии.
Время шло. Не проходило дня, чтобы мы не встретились с различными реакциями на письмо. Аресты невинных, преданных делу людей не прекращались. Обстановка была напряженной, и люди не могли пройти мимо письма, хватались за него как утопающие за соломинку. Восхищались гражданским мужеством человека, посмевшего сказать властям правду.
…Но Москва не успокаивалась. Влияние письма было сильно и не забывалось. Со стороны властей раздавались голоса против кандидатуры Владимира Ефимовича в академики. Для внесения ясности в это дело Владимир Ефимович написал письмо Президенту Академии Наук академику Александру Петровичу Карпинскому.
Привожу письмо Александру Петровичу – из него многое становится ясным.
«Президенту Академии Наук академику Карпинскому А. П.
Глубокоуважаемый Александр Петрович!
Около моего письма властям предержащим и прошения об отставке от должности Председателя Научно-Технического Совета Черной Металлургии в Москве так много разговоров, что я считаю необходимым ознакомить Вас с ним посылкой Вам копии; думаю, что она не покажется Вам скучной.
Результатом этого прошения был полуторачасовой разговор с Куйбышевым и Межлауком.
Первый вопрос: Чем вызвано это выступление? Я ответил, что это единственный способ с моей стороны помочь моим товарищам и друзьям и русской промышленности, обратив внимание властей на невозможность занятой правительством позиции. Интересна, например, такая официальная цифра: из 21 инженера, работающих в стеклоделии, сидит 15.
Второй вопрос: Что со мной делать? Я заявил, что Бюро дает мне полную независимость, закрыть его нельзя и купить меня нельзя, ибо я вполне удовлетворен сделанным мной в жизни. Гидравлическая теория поставлена крепко и повернет мировую технику на русский угол; в ней уже работает целая плеяда моих учеников. Таким образом, жизненная задача моя кончена, дело мое не умрет, а потому я ничего не имею против встать хоть к стенке.
Мы хорошо поговорили, и я сказал все, что следовало. Окончательно, из председателей меня уволили, а членом совета просили остаться.
Через три дня мне пришлось выручать двух инженеров-стекольщиков, сидевших один 7½ месяцев, а другой 3½ месяца, большей частью в одиночке, благодаря вздорному обвинению, поддержанному экспертизой двух профессоров – угодников властям. Пришлось просидеть в суде двое суток
