полоса: японцы заставили отступать русскую армию.
– Да что там, Пётр Иваныч, какая могёт быть война в такой дали от центров. А ещё это восстание, мать его… – махнул широкой ладонью Митрофан Спиридонович. – Сам же сказывал, что в столице делается.
– Да-да, а как всё начиналось? В начале войны никто не оставался равнодушным. В общественности преобладало настроение, что на Россию напали и необходимо дать отпор. Я был тогда в Петербурге, Митрофан Спиридонович. И в столице самостоятельно возникали невиданные патриотические манифестации, да что там столица, газеты писали, что нечто подобное происходило по всей империи. Даже учащаяся молодежь со своими революционными настроениями приходила к Зимнему с пением «Боже, Царя храни!» И что возле Зимнего произошло теперь, всего год спустя? Вспомнить страшно.
Пётр Иванович погрузился в неприятные воспоминания кровавого воскресенья, сменившиеся мыслями о войне и любимом друге Михаэле Нейгоне. Где он сейчас? Что с ним? Петра Ивановича больно ранила собственная беспомощность, невозможность находиться там, на поле боя. Он ненавидел своё теперешнее положение инвалида-затворника, изменить которое он был не в силах.
Но все эти мысли оказались недолгими. Возле входной двери зазвонил колокольчик. Помощница по дому Маша открыла дверь, и с завывающей вьюгой, отряхиваясь от снега, в дом вошёл почтальон.
– Петру Ивановичу, из Москвы, – сказал он, протянув конверт.
Развернув письмо, Пётр Иванович тут же узнал почерк своего дядьки Василия Саввича Краснова. Извинившись перед Митрофаном Спиридоновичем, он направился в свой кабинет, но уже на ступенях лестницы замер как вкопанный.
«Здравствуй, Петенька! Здравствуй, мой родной!
С самого утра сегодня за окном дождь. Будто небо оплакивает со мной гибель любимого зятя. Месяца не прошло, как не стало с нами Саши, а непутёвая дочь моя уже умчалась с очередным прохвостом. Ну, да бог ей судья! Спасибо уже за то, что оставила мне внука. Всё бы ничего, воспитал бы не хуже других, да только чувствую, как силы меня оставляют. Совсем уж я старик стал, голова, слава богу, не жалуюсь, а вот ноги подводят да сердце шалит. Умирать не страшно, душа у меня не загажена, но Егорка один остаётся. Чувствую потрёпанным своим сердцем, что Настя моя уже не вернётся. Вот и пишу тебе с просьбой, не оставляй Егора! Возьми в свой дом, воспитай, как когда-то я тебя воспитывал. Такова будет к тебе моя последняя просьба. Храни тебя Господь!
Письмо это пишу вместе с завещанием. Распорядился доставить его сразу по моей кончине».
Дочитав письмо, Петр Иванович опустил голову и закрыл глаза рукой. Все домочадцы прекратили разговоры и обернули к нему свой взгляд, даже дети остановили игру. Но никто не решался спросить Петра Ивановича о письме, пока тот сам не обратился к супруге:
– Оля, распорядись собрать мои вещи, я еду в Москву, – и немного помолчав, добавил: – Да, и пусть подготовят
