и пронзительно несчастным, она тяжело всхлипывала, хрипло, с надрывом. Агриппина, кажется, не плакала. А может, просто не замечала, что плачет. Но вот руки ее тряслись. Просто ходуном ходили. И длинные металлические когти, которые ей надели на пальцы, отвратительно позвякивали. Девушка содрала гадкие когти и попыталась сжать кулаки, чтобы унять дрожь. Но стало только хуже, теперь трясло ее всю. А зубы стучали так громко, что слышно, наверное, было наверху у бабушки.
– Господи! Бабушка! – с трудом шевеля губами, прошептала Гриппа.
Ее никто не услышал. Тут двери справа с шумом распахнулись, и на пороге появилась Лиза, мамина горничная, с большим подносом, на котором стояли бутылка коньяка, почему-то рюмки, несколько пузырьков и пачка каких-то таблеток. Запахло корвалолом.
– Врачу позвонили? – снова раздался над Гриппой голос Сокольского.
– Зачем? – растерянно спросила Лиза. – Поздно ведь уже, не поможешь.
Елена Сергеевна захлебнулась хрипом, и Сокольский зло ответил:
– Для родственников.
Лиза испуганно кивнула и убежала.
Гриппе сунули рюмку корвалола. Она выпила и закашлялась, тогда ей дали стакан воды. Она все видела и понимала, но воспринимала происходящее как-то не по-настоящему, а словно в какой-то параллельной реальности. Все было четким, громким, но словно не имеющим к ней отношения.
Двери снова распахнулись – на пороге стояли сестра с мужем и Феликс. Мальчик был очень испуган, его лицо даже сквозь густой белый грим выглядело ненатурально серым, а зрачки широко распахнутых глаз дико расширены. Анжела вошла в комнату и оглядела всех с вызовом. Гриппе почему-то подумалось, что она пришла делить наследство. Это было глупо, потому что отец только-только умер, сейчас завещание вскрывать не будут. Следом за Анжелой явилась ее мать Ирина Александровна, первая отцовская жена, под ручку с мужем. Ее супруг, Алексей Николаевич Сидоренко, был давним отцовским другом и компаньоном.
Ирина Александровна тут же подсела к дочери, а Алексей Николаевич подошел к хрипящей на диване Елене Сергеевне, похлопал ее по руке.
– Держись, Лена! Волька был хороший мужик, такого никем не заменишь, – отпустил он весьма двусмысленную в его ситуации реплику. – Хорошо хоть, что не мучился, а сразу. Всем бы так, – философски закончил Сидоренко и сел в свободное кресло.
– Бабушку известили? – с жеманным страданием в голосе спросила Анжела, глядя на Гриппу с Еленой Сергеевной. Во взгляде молодой женщины явственно читались испытываемые к родственницам чувства.
– Не знаю, – еле слышно ответила Гриппа, удивившись слабости и хрипоте своего голоса. Дрожь стала отступать, и она уже могла не сжимать так сильно руки.
– Бедная бабуля, не дай бог пережить собственного ребенка, – прижимая к себе Феликса, проговорила Анжела.
Ее слова прозвучали фальшиво, неуместно, и все, включая Ирину Александровну, уставились на нее с немым укором. Анжела
