как веселыйбарабанщик
в руки палочки кленовые берет.
Будет полдень, суматохою пропахший,
звон трамваев и людской водоворот,
но прислушайся – услышишь, как веселый
барабанщик
с барабаном вдоль по улице идет.
Будет вечер – заговорщик и обманщик,
темнота на мостовые упадет,
но вглядись – и ты увидишь, как веселый
барабанщик
с барабаном вдоль по улице идет.
Грохот палочек… то ближе он, то дальше,
сквозь сумятицу, и полночь, и туман…
Неужели ты не слышишь, как веселый
барабанщик
вдоль по улице проносит барабан?!
«Время идет, хоть шути – не шути…»
Время идет, хоть шути – не шути,
как морская волна вдруг нахлынет и скроет…
Но погоди, это всё впереди,
дай надышаться Москвою.
Мало прошел я дорогой земной.
Что же рвешь ты не в срок пополам мое сердце?
Ну не спеши, это будет со мной,
ведь никуда мне не деться.
Видишь тот дом? Там не гасят огня,
там друзья меня ждут не больным, не отпетым…
Да не спеши! Как же им без меня?
Надо ведь думать об этом.
Дай мне напиться воды голубой,
придержи до поры и тоску и усталость…
Ну потерпи, разочтемся с тобой —
я должником не останусь.
«Женщины-соседки, бросьте стирку и шитье…»
Женщины-соседки, бросьте стирку и шитье,
живите, будто заново, все начинайте снова!
У порога, как тревога, ждет нас новое житье
и товарищ Надежда по фамилии Чернова.
Глаза ее суровы, их приговор таков:
чтоб на заре без паники, чтоб вещи были собраны,
чтоб каждому мужчине – по паре пиджаков
и чтобы ноги – в сапоги, а сапоги – под седлами.
Прощайте, прощайте, наш путь предельно чист,
нас ждет веселый поезд, и два венка терновых,
и два звонка медовых, и грустный машинист —
товарищ Надежда по фамилии Чернова.
Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать —
не надо, не надо, чтоб становилось тошно!
Мы успели всяких книжек сорок тысяч прочитать
и узнали, что к чему и что почем, и очень точно.
«Не верь войне, мальчишка…»
Не верь войне, мальчишка,
не верь: она грустна.
Она грустна, мальчишка,
как сапоги тесна.
Твои лихие кони
не смогут ничего:
ты весь – как на ладони,
все пули – в одного.
«…И когда удивительно близко…»
…И когда удивительно близко
остается идти до тебя,
отправляется нежность на приступ,
в свои тихие трубы трубя.
И поротно, и побатальонно
льется в душу она сгоряча,
и ее голубые знамена
на твои упадают плеча.
Знаешь, Оля, на улочке этой,
где
