пол вестибюля, не начать в полной мере соответствовать своему оперативному псевдониму.
Немного утешало то, что Ирине Львов понравился – несмотря на футбольную рекламу, орущие толпы фанатов и прочие привходящие. Она была в восторге от города; собственно, ничего другого Глеб от нее, профессионального архитектора, умеющего ценить и творить красоту, и не ожидал. С межнациональными конфликтами и срочной эвакуацией тоже оказалось все в порядке; правда, общаясь с обслугой кафе и продавцами магазинов, Глеб обнаружил, что многие действительно не говорят и плохо понимают по-русски – не из принципа, а по тем же причинам, по которым каждый ноль целых сколько-то там десятых или сотых житель Москвы соответствует тем же характеристикам; они не знали по-русски не потому, что им так хотелось, а потому, что их этому никто не научил. Это касалось, в основном, молодежи; старшее поколение, начиная от тридцати пяти – сорока лет, русский понимало превосходно и отличалось истинно европейской рафинированной вежливостью.
В связи с этой самой вежливостью Глебу запомнился один случай. Поскольку футбол их не интересовал («Ты что, в самом деле, забыл?» – с веселым изумлением спрашивала Ирина, и Глеб сердито огрызался: «Ничего я не забыл, просто думал… да ну, в самом деле, кому это надо?!»), они ездили на экскурсии. Во время одной из них, предпринятой в местечко под названием Жовква, они шли по узенькому, выложенному тесаным камнем тротуару. В какой-то момент, ощутив у себя за спиной постороннее присутствие, Глеб просто потянул Ирину на себя, и проехавшая мимо них на велосипеде местная тетка негромко, но внятно сказала: «Дякуй» («Спасибо»).
Глеб Сиверов лежал на вытоптанном ковре в гостиной съемной двухкомнатной квартиры, которая стоила, как люкс в пятизвездочном отеле, и слушал, как тикают, падая в вечность, секунды. По непонятной причине процесс этот явно замедлялся, тиканье раздавалось все реже, паузы становились все длиннее. После очередного «тик» наступила тишина, длившаяся секунд двадцать, потом послышалось быстрое, будто вдогонку, «тик-тик-тик-тик», и снова стало тихо. Тогда Глеб сообразил, что это было, собственно, не «тик», а «кап»: бутылку французского вина, которую они с Ириной планировали распить на сон грядущий, и которую он поленился убрать в холодильник, разбила пуля, и звук, который слышал, лежа между стеной и креслом, агент по кличке Слепой, издавало капающее со стола на пол вино.
Это была уже вторая пуля. Стрелок – назвать его снайпером просто не поворачивался язык – пытался достать ею Глеба в падении, но только угробил вино, изгадил скатерть, ковер и обои, а заодно испортил отпуск. И, неподвижно лежа на полу под эфемерной защитой старого мягкого кресла, Глеб про себя порадовался тому, что в свое время так основательно поработал со здешней снайперской школой. Вполне возможно, сейчас именно это спасло ему жизнь; не будь той командировки, на чердаке дома напротив мог оказаться кто-то более ловкий в обращении с винтовкой.
Ему подумалось, что сегодняшний инцидент может
