не было ни иронии, ни яда.
– Нет, – ответил Нико. – Я не способен любить, Ваниль. – Он усмехнулся и поднес чашку к губам. – Я ведь из поколения циников и лицемеров. Считалось, что при советской власти мы служили идее, но у нас не было ни убеждений, ни веры. Эгоисты. И я – эгоист, неспособный любить. Это не жалоба – это констатация факта. А без веры любви не бывает…
У Ванили перехватило дыхание. Нико не сюсюкал – разговаривал с нею как со взрослой женщиной, которой не нужно объяснять, что такое «констатация».
– Не обязательно же верить в Бога, – робко сказала она. – В человека можно верить…
– Нет. – Он покачал головой. – Человека можно понимать или не понимать, любить или не любить, можно доверять ему или не доверять, но верить в него – верить нельзя, потому что нельзя ни за что. Это опасно. Мы же не верим в Лондон или в электричество… – Помолчал. – За последние сто лет было много сделано для того, чтобы идеалом нашим стал ковер на стене, а каков идеал, такова и жизнь. Впрочем, идеалы не находят в коробке на чердаке – их делают. – Он допил кофе. – И никто, конечно, не ожидал, что жизнь вдруг станет такой… все эти соблазны, эти возможности… эти деньги… жизнь стала слишком широкой – я бы сузил…
Улыбнулся, вытер губы салфеткой и чуть подался к Ванили.
– Ты живешь с уродами, среди уродов, но это не значит, что ты тоже уродина. Не значит, Ваниль. Можно жить настоящей жизнью где угодно, но главное не это. Главное – нельзя ее откладывать. Понимаешь? Ты ведь, наверное, тысячу раз слышала, как люди говорят: мы-то счастья недостойны, живем плохо, ну ничего, перетерпим как-нибудь, зато наши дети будут хорошо жить…
Ваниль кивнула: слышала.
– Не будут. Отложенная жизнь – она как мертвый младенец в утробе, отравляющий мать своим ядом. Понимаешь? Не откладывай жизнь на потом. Потом не будет ничего. Ничего. Никто не знает, что значит подлинная жизнь. Я – не знаю. Пытаюсь понять, но не понимаю. Или понимаю задним умом… так бывает: вспоминаешь о чем-то и думаешь, что надо было поступить иначе, по-другому… это проблески подлинной жизни, наверное… – Вздохнул. – Тебе шестнадцать, Ваниль, пора…
Ваниль кивнула, хотя и не поняла, что значит – пора.
Нико расплатился.
– Если хочешь, – сказал он, – можешь пожить несколько дней у нас. Пока там все уляжется… С Ольгой я договорюсь.
Ольгой звали мать Ванили.
Нико открыл дверцу машины.
– И перестань называть мать мамкой. – Он помог ей забраться на переднее сиденье. – Попробуй называть ее мамой. А? Ради нашей дружбы.
Ваниль покраснела.
Когда он запустил двигатель, зазвонил телефон.
– Да, – сказал Нико.
Вдруг закрыл глаза.
– Да, – снова сказал он, выключая телефон. – Извини… – Нико всем телом повернулся к девочке: – Планы меняются. У тебя есть деньги на автобус?
Достал бумажник, сунул Ванили купюру.
