они шумом мешали нам. Короткие ночи, когда нужно выспаться и отдохнуть, кончались, когда начинался страшный шум – закрывалось кафе на площади и с ревом отъезжали мотоциклы.
В последний день отличился мсье Сермен. Именно с ним мы конкретно работали по эксперименту «ЭРА». Через час нам уже уезжать, а основные положения подготовлены были только на русском языке. На словах всё согласовано, но нужно было подписывать текст. И Сермен стал записывать перевод. Несколько десятков страниц переводилось ему с листа, а он писал и писал каллиграфически четким почерком, успевая по ходу осмыслить записываемую суть. Документ вроде бы свалился ему на голову в виде увесистого рабочего кирпича. Он записывал быстро, умело, безропотно, хотя нередко поначалу согласование увязало в словесных ухабах. Но так получалось не с Серменом, и за это я благодарен ему.
Блоха, ха-ха-ха
В Париже стало чуточку легче. Всё шло к концу. Подчищали текст. И вот наступило воскресенье. Утро не предвещало ничего особенного. Был самый обычный воскресный день. Мы провели его вместе, и позже вспоминали в деталях.
С утра мы отправились на «блоху». Да, чтобы вы там не говорили, как бы себе не объясняли, однако в Париже вы обязательно попадаете на Блошиный рынок – «блоху». Туда, как в Рим, ведут разные дороги – любопытство, влечение к экзотике, меркантильный интерес, невинное домашнее хвастовство: «Вы знаете, я был на блохе».
Справившись со словарем, мы обратились к консьержке, и она с готовностью ставит крестик на северной окраине плана Парижа. И вот мы в метро короткими перегонами мчимся по линии «Балар-Гретель префектур», затем пересев на «корреспонданс» «Страсбург – Сен-Дени», до конечной станции «Порт Клинанкур».
В воскресный день я был со «старшими товарищами» – Триером и Лёней Горшковым из старой гвардии, тех ещё первых, «божьей милостью», проектантов, что занимали известную торцевую комнату в КБ – «инкубатор» руководящих сил, где совершалось таинство проектирования первого космического корабля.
От метро дорогу уже можно не спрашивать, а нужно просто смешаться с толпой туристов, обнимающихся с бесцеремонностью, словно они в своей спальне, панков с петушиными коками и чернильно-дикими пятнами на обесцвеченных головах. И вот начинаются рундуки, лотки, шапито торгового города в городе. Проходы, лавочки, полные товара, с виду нового, и груды дешевого тряпья. Одежда, обувь, обмундирование, каски, оружие. Мы то свободно идём, то протискиваемся сквозь толпу в местах, где играют в игру типа нашего «трехлистника», что играли после войны инвалиды на базарах. А потом на окраине рынка мы бродим с Лёней среди пустующих антикварных лавок, набитых дворцовой мебелью и неожиданными вещами вроде огромного деревянного пропеллера или якорных цепей. Мы бродим, и Лёня спрашивает на своём не очень совершенном английском:
– Есть ли у вас недорогая декоративная сабля?
Мы то расходимся, то сходимся – я, Лёня
