которую я ещё не написала, она пока складывается внутри меня.
– Отчего потеряю сознание? – спросил Миша, как будто только сейчас понял, что она сказала.
– От красоты.
– Такого не бывает.
– Неужели? – театрально нахмурила брови, – а я вот теряла.
– Но ты говорила, что у тебя какая-то болезнь.
– Не болезнь, а синдром.
– Он позволяет рисовать картины иначе? – он хотел знать всё.
– Скорее чувствовать. Мне пора домой.
Яниту тянуло в сон, да и Богдану не нравилось, когда она возвращалась домой поздно.
– Подожди! – позвал Миша девушку, но и сам не знал для чего. Он чувствовал к ней сейчас такую благодарность, что и ему хотелось сделать или сказать что-нибудь доброе. – Можешь обращаться ко мне на «ты».
Янита сдержанно поблагодарила и побежала домой. Когда за ней захлопнулась дверь, Миша снова решился посмотреть на картины, теперь уже готовый к предстоящему великолепию. И снова его захлестнули чувства, откуда-то явились возвышенные воспоминания, ласковый шёпот молодой ещё жены. Невольно на глазах выступили слёзы.
Придя этой ночью домой, впервые за долгие годы он с вниманием слушал истории супруги, а ночью даже обнял её.
Янита же этой ночью спала в своей мастерской, после того как провела в ней чудесные часы за рисованием.
*
Рано утром Миша позвонил Алексу и попросил срочно прийти в галерею, не потрудившись объяснить, для чего тот ему понадобился так рано.
Алекс матюгнулся несколько раз, но ослушаться не посмел.
Перед входом в галерею Алекс по обычаю остановился, чтобы разглядеть припаркованные здесь машины, в основном красные и белые, но и чёрные тоже порой прихватывал. Прохожие Тверского района, как всегда, были одеты со вкусом, как правило, в кожу и перчатки, но иногда в меха и варежки.
Двойной подбородок разгладился, взгляд взлетел и впился в чёрную мраморную табличку. Памятный квадрат сообщал, что галерея принадлежит Михаилу Узину и называется непонятно, но лаконично «УЕТ».
Мартыновский заулыбался, закивал, затем скруглился и ещё раз оглядел спешащие по делам кожу и перчатки.
Как прекрасно одеты! – повторно отметил он и, с сожалением посмотрев на свои старые ботинки, наконец, открыл дверь.
Ему навстречу вылетел Миша.
– Уже битый час здесь ошиваешься! Чего не заходишь? – Мишу трясло от нетерпения. Быстрее раздевайся и смотри, – тараторил Миша, указывая на расставленные с вечера картины. – Да подойди ты поближе!
Сам же приближаться не стал, нужно было сохранить сознание в целостности.
– Боже, – спустя несколько минут произнёс куратор, – картины словно слились в одно целое, в один образ.
– Да-да. Они будто заставляют погрузиться в себя. Что чувствуешь? – поспешил уточнить Узин.
– Какой-то
