страхом человек перестаёт что-либо чувствовать и не способен правильно оценивать свои эмоции как выражение чувств. Он путает причину со следствием. Потому и необходимо задаться этим вопросом, прежде чем грянет гром. Большие ошибки необходимо исправлять, пока они ещё маленькие.
Большие ошибки необходимо исправлять, пока они ещё маленькие.
Во время приёма мне приходится видеть родителей, всем своим существом, мимикой и жестами подгоняющих своего ребёнка: «Давай же, делай! Почему ты не делаешь, ведь тебя же учат!» Ребёнок не понимает, почему он обязан слушаться меня или ро-дителей, особенно мать. Ребёнок слушает и размышляет. На это требуется время. Он не привык иметь дело с человеком, который перечисляет его плохие черты, но не считает его плохим. Ему известно, что люди бывают хорошими из вежливости, и потому он в некотором замешательстве. И лишь доверившись своему чувству, он сможет настроиться на одну волну со мной.
Чтобы сверхзаботливые родители не оборвали нитей с душой ребёнка, мне приходится призывать добропорядочных родителей к порядку. Это не нравится ни мне, ни им, ни самому ребёнку, но поскольку мне приходится выбирать из двух зол, то я выбираю меньшее. Большинство родителей осознают, что они не давали ребёнку жить, и потому он болен. Бывают и такие, кто, хоть убей, не признают своей сверхтребовательной порядочности, которая убивает, они не привыкли, чтобы кто-то интересовался их мнением в детстве. Теперь же они не спрашивают его у других. Даже если этот другой – их собственный больной ребёнок. Мне говорят в оправдание: «Со мной поступали так же!» Такой родитель не понимает, что он мстит своему ребёнку за то, как обращались в детстве с ним самим. Представление, что если я настрадался, то и ты теперь должен страдать, является величайшим эгоизмом, то есть высокомерием.
Разъясняя болезнь ребёнка, я естественным образом добираюсь до родительских ошибок, и хотя родители ознакомились с моими книгами, они занимают круговую оборону, словно их схватили за грудки и прижали к стене. «При чём тут я?» – кричит всё их существо, хотя сами они не произносят ни слова. Ведь они пришли не ради собственного здоровья, а ради здоровья ребёнка. В их глазах я – деспот, который заставляет их заглянуть в созданный ими самими ад, признать свои ошибки и исправить содеянное. Кто заглядывает в первый раз, тот с ходу протестует: «Этого я не делал!» Ведь он желал хорошего. И он прав. Он действительно желал хорошего, вот только не сумел различить подлинное хорошее и хорошее кажущееся.
Когда такая реакция происходит у незнакомого человека, впервые переступившего порог моего кабинета, я его понимаю. Хоть я и вбираю в себя его протест, но пропускаю через себя, как через сито. Информация о не усвоенном мною уроке, которой я притянула к себе этого пациента, осталась в моем духовном теле, подобно выученному уроку. Если я должна снова и снова пропускать через себя аналогичную обиду со стороны знакомых, родственников либо пришедших не в первый раз родителей, то возникает вопрос: «Нужно ли мне
