аленько подсохнет, тогда и пойдёшь.
Это бабушка – ко мне, на мою просьбу отпустить погулять.
– Но… – Подтведила кума-соседка. – А тебе сколько лет? Три? Дык, а ты знаешь како стихотворенье?
Я взбираюсь на табуретку. На макушке у меня бантик, обхвативший пучок коротеньких волос, – похожe на перья лука, растущие из луковицы-головы. (Это я знаю по фотографиям тех лет.) Начинаю декламировать, громко, с выражением:
– Ну- ка, песик, черный носик, станем, брат, учиться!
Сядь прямее, будь умнее! На бок не валиться!
– Что ты, Петя? Hет охоты: я еще щеночек.
Нагуляться, наваляться мне позволь, дружочек!
(На этом мои познания в поэзии кончаются. Что извинительно для возраста «три».)
– Ишь чо… «дружочек», – передразнивает появившаяся на пороге из горницы бабушкина младшая дочка, румяная девчонка-подросток, мне тетя. Она меня ревнует к бабушке и не любит. Ее нелюбовь меня мало заботит, мне просто нравятся эти строки; нравится представлять себя песиком – таким толстеньким, черноносеньким, лопоухим… Я еще не знаю, что у этих строк есть продолжение -предостережение мудрого Пети:
– Ай, мордашка, ты дурашка, много понимаешь:
Чем позднее, тем дурнее, после сам узнаешь.
Желанная пора счастливого неведения!…
I
НЕОПОЗНАННЫЕ ЛЕТАЮЩИЕ ОБЪЕКТЫ
Тьма, притомившись, прилегла.
Я захлебнулась, я устала.
В подземном царстве тихо стало.
Явилась, сбросив покрывало,
Заря – свободна и светла.
(И. Баданова)
Нью-Йорк, 15 июля 1989 г.
Самолет на Рим улетал по расписанию в 8:10 вечера. Я приехала на аэровокзал в начале девятого. Франческо нигде не было. Черная-пречерная работница ворот номер двадцать девять тупо твердила:
«Туда (то-есть дальше) нельзя не-пассажирам…»
Помаячив в прихожей кампании TWA, я собралась уходить, как вдруг увидала его входящим. Оказывается, время отлета поменяли на 10:00, он это узнал, позвонил мне предупредить, но я уже вышла из дома…
На прощанье в буфете пили горькое пиво. Вокруг звучала итальянскаяречь – будто все здание TWA тронулось в сторону Рима.
… Неумело закурив, а потом так и забыв сигарету в пепельнице, он говорит мне:
– Скажи только – и я останусь.
В ответ, представив, как трудно, как хлопотно было бы ему вернуть уже сданный багаж; какие эпитеты могут прислать мне из Италии его родители; а также не смея признаться в своем крайне бедственном материальном положении; подумав, рисую карточную реку, две тощие фигурки на берегу: он и я. Обозначив течение стрелкой, приказываю одной из фигурок:
– Франческо, плыви по течению…
В руках у меня подаренная им на память дорогая авторучка «Феррари». Когда он идет к трапу своего самолета, я прижимаю к груди авторучку и говорю вслед срывающимся голосом одно слово:
– Франческо…
* * *
Нью-Йорк, 21 июля 1989 г. Франческо улетел пятнадцатого. Ждала его телефонного звонка целых пять дней.
Двадцатого, то есть вчера, написала письмо на адрес Туринской галереи его матери. Пока шла с письмом к почтовому ящику, опускать передумала. Вернулась домой, в подробностях вспомнила написанное – ничего страшного. Вышла снова из дома; опустила. Что сделано, то сделано. Заснула спокойно, – зная, что он где-то есть и все понимает. И он не скажет ничего вроде: «Ты что, видно, пьяная писала?», – как отреагировал однажды на шутливое новогоднее поздравление один неумывающийся американец Пол. Франческо никогда не позволит такого – вот что важно в нем.
… Разбудил звонок телефона: Италия вызывала «коллект». Хрипловатый далекой голос говорил простые и редкие слова:
«Скучаю по тебе».
«Хочу тебя видеть рядом всю мою жизнь».
***
Нью-Йорк, 11 августа 1989 г. В день своего рождения пришла в парк- принесла себя в подарок цветам… Бело-сиреневой шеренгой цветут вдоль забора лилии.
Сбегала за камерой, сфотографировала. Снимок отошлю ему; на обратной стороне напишу:
«Здесь проходил Франческо».
***
Нью-Йорк, август 1989. Далекий звук пролетающего где-то самолета отдается в душе болью расставания… На нем была тёмнокрасная рубашка
