его в себя. Мысли крутились вокруг русской кампании.
Мерзавец фон Браухич имел наглость сказать то, что стало давно понятно: русская кампания попала в тупик. Как он ненавидит этих кайзеровских генералов, эту белую кость, этих высокомерных ослов! Они всегда считали его плебеем, выходцем из австрийской глубинки, лишь волею случая попавшим во власть. Поначалу это было открыто написано на их физиономиях. Лишь потом, когда он решительно и отважно ввел вермахт в демилитаризованную Рейнскую область, они задумались. Потому что он проявил качества великого полководца. Вопреки решениям Версальского договора, вопреки всему миру, он поднял стоявшую на коленях Германию и вернул ей ее исторические земли. Потом было много других дел, заставивших генералов относиться к нему с почтением. Но они так и не научились почитать его стратегического таланта и до сих пор считают его профаном в военном деле. Они ехидничают над его директивами, не понимая их далеко идущего значения. Стоит только ему сделать крупную ошибку, и они воспользуются ею, чтобы сплети заговор и уничтожить его.
В тот раз после совещания в ОКВ фон Браухич не остался, как обычно, в зале, а пошел провожать его до подъезда. Сначала он путался в словах, пытаясь облечь мысль в удобоваримую форму, а затем внезапно остановился и по военному прямо заявил, что русская кампания терпит фиаско. Адольф почувствовал приступ тошнотворного омерзения. На дворе уже стояло Рождество 1941 года, а этот осёл наконец додумался до того, что он понял еще в августе, когда русские остановили под Смоленском наступление его армий. До Смоленска вермахт как гигантский краб охватывал клешнями русские армии, перерезал их коммуникации, громил тылы, а затем разбивал в прах, забирая миллионы пленных. Все шло превосходно. Но под Смоленском Красная Армия не дала клешням защелкнуться за своей спиной и начала изматывающее сопротивление, а затем даже попробовала себя в контрударах. Это был конец замысла «Барбаросса», потому что фронтальное наступление на Москву провалилось. Его армия на два месяца увязла на рубеже Днепра, растянув коммуникации, потеряв драгоценное время и полмиллиона солдат. Но ослы генералы не хотели понимать этого. Они ржали свое «вперед на Москву» полагая, что смогут ее захватить до наступления морозов. Нет, его гений видел другое. Блицкриг закончился, и надо было думать о новых сроках кампании. О зимнем снабжении и усилении ее союзниками. Нужен был крутой поворот к длительной войне, только говорить об этом вслух он не мог. Геббельс и его огромная пропагандистская машина еще во всю трубили о скорой победе. Но, не распространяясь о новых целях, он издал Директиву от 21 августа, приказав повернуть на юг, к Донбассу и Крыму, и на север к Ленинграду, на укрепление группы армий «Север», отложив тем самым решительное наступление на русскую столицу на более поздний срок. Это было стратегически верное решение, ведь русский юг даст хлеб и нефть, а север даст объединение с финнами. Но одновременно это была ошибка. Ошибка в понимании той страны, с которой он начал войну. Его армии забуксовали
