сти и таланта
природа в нас творит спонтанно.
Так грезят волны неустанно.
Так неустанно бьют куранты.
И только святости причина
не из природного истока.
Ее ключи лежат глубоко.
За цепью гор – ее кручина,
что нас уводит дальше слова
и дальше тел и страсти знанья.
Там оставляют нас признанья.
Там новая в нас ждет основа.
Еще чуть-чуть пошевелим крылами,
еще чуть-чуть цветы потрогаем рукой,
потом взлетим над деревами
и ощутим такой покой…
Но защемит вдруг боль тоски по краю песен,
по речке недолюбленной в утайных берегах.
И ворот новой жизни станет тяжко-тесен,
и ты уснешь в слезах.
Когда проснешься поутру ты этою рекою,
всё встанет на свои места.
Ты будешь в центре течь великого покоя,
чья музыка – с листа.
Что было – разве ж навсегда исчезло?
Не перервать тот звук, что не звенит.
Могущественна дней пустынных бездна.
Мощней столпов и гор невидимый гранит.
Есть чистота вдали от достижений,
от жадных перекрестков и дорог.
Есть близость без объятий и сближений.
Как книги есть без суицида строк.
Есть песня, чей полет мощнее ритма.
Есть голос, чью гортань нам не сыскать.
Есть бытие – не битва, не молитва:
в нас Позабытое желает сновать стать.
И все же лучшее в тебе -
во мгле рождается, во мраке,
среди полей и ковылей.
Ты предрассветный пил елей
в едва накинутой рубахе
на крошечном на островке
среди реки тишайше-донной.
О полоумный лес бессонный,
пескарь, живущий на песке!..
Ты весь дрожал. В раю? В тоске?
Когда продлишь ты этот миф
до страсти в сердце безнадежной,
ты станешь особью берложной,
глубины горя полюбив,
где мощь реки поет мотив
всей сути жизни осторожной.
Как сад мой мал!
И в самом деле:
как тихо облако сознанья,
как медленны его рецепты
и как бескрайни те пучины,
куда ввергает нас страница
любая, автора любого.
Когда бы даже он не гений,
а просто маленькая птичка,
в которой звезды блещут странно;
всё страшно в путь пуститься ночью.
Ведь сад мой будет без вниманья,
а в бесконечности нет смысла.
Я должен медленно и точно
следить за почками и цветом,
за желтизной и сорняками
и за пейзажем спелой сливы.
Здесь каждый день потоки сутей
меня пытаются развеять.
Ведь облако – мое сознанье.
Мы тело не возьмем с собой.
Оно останется и, глиняное, сгинет.
На нас иное веянье нахлынет,
и мы уйдем в иного моря бой.
Лишь тело называем мы судьбой.
Печальное, оно совсем не знает,
где нас оставит и куда доставит.
Но что-то в нас его тихонько славит
за кроткое истаиванье жил.
Я в дрожи
