свою красоту, прежний смысл, что в принципе равносильно. Я всегда вспоминаю обо всём ушедшем с каким-то щемящим душу уколом совести, ревную прошлое к настоящему что ли. Можно сказать, что таким образом я признаюсь себе, что прежде я был глупее. Если так, то где гарантии, что в будущем я не скажу того же самого о себе сегодняшнем?
Мой отец, давая объективную оценку моей жизни, как правило, говорит такую умную, но совершенно бесполезную фразу:
– Ты часто буксуешь там, где другие проскакивают. Спотыкаешься о невидимые барьеры.
В последний раз я слышал что-то подобное от отца, когда он допытывался у меня (буквально выматывал из меня душу своими серьёзными разговорами), пытаясь узнать причину, почему я ушёл из фирмы «ПостельКа», куда меня взяли стажёром в конце осени.
Я ничего не ответил ни отцу, ни коллегам по работе. Уволился без объяснения причин. Скажу только, что я чувствовал себя более чем отвратительно в этом паршивом месте. А если честно, иногда я просто делаю то, что сам не могу объяснить. Так, например, в начале зимы, гуляя по Парку Вдохновения, я сбежал по крутому склону, навернулся и разбил себе губу. Не говоря уже о том, что заляпал чистый, девственный снег собственной кровью. Мне наложили швы – восемь штук, – которые болели, так что я не мог рта открыть, а сняли их только на новогодних каникулах. Еве, моей девушке, очень нравится шрам, который остался у меня с тех пор на память: небольшой, едва заметный над верхней губой, по форме похожий на маленькое сердечко.
Когда это произошло, Ева испугалась, но вопросами меня не донимала. Спросила только, зачем я это сделал?
Я ответил, что сам не знаю. Я сказал: захотелось.
Мы сидели в её машине на парковке перед Центром неотложной скорой помощи, где меня только что заштопали. Ждали, пока прогреется двигатель «жука». Губа саднила и чесалась. Я постоянно одёргивал руку. Мне хотелось кричать, хотя боли я не чувствовал. Во рту стоял металлический привкус крови, как будто монетку съел. Я высматривал девчонок на другой стороне улицы, но время близилось к вечеру. Смеркалось. Не разглядеть никого толком. Помню, как Ева сказала без всякого драматизма:
– Ты мог убиться. Ты ведь понимаешь?
– Конечно. Но я об этом как-то не думал.
– А о чём ты думал, можешь сказать?
– О том, как было бы круто сбежать с горы.
Где-то в то же время, когда я разбил губу, отец сказал мне:
– У тебя что ни шаг вперёд, то три назад.
Я всерьёз задумался над этими словами, не поленился и подсчитал, сколько мне полных лет в таком случае. Если мой отец прав, получается, что каждый новый год моей жизни откидывает меня на три года назад. Если так, то мне сейчас «минус сорок шесть лет». Следуя логике моего отца, я вроде как ходячий труп. Хотя для мертвеца я неплохо сохранился. Высокий, худой, бледная кожа туго обтягивает крепкие кости (я ни разу в жизни ничего себе не ломал и не собираюсь,
