империи31. Обращаясь к еще более раннему периоду, М. М. Кром подчеркивает, что «перестановки в приказах были продиктованы не стремлением более четко разграничить их функции, а являлись следствием борьбы придворных группировок, отражением возвышения или падения влиятельных бояр»32.
Опираясь на эти идеи, данная монография представляет возникновение институтов раннемодерного государства – в данном случае, школ – в России XVIII века как кумулятивный итог множества нескоординированных между собой отдельных, частных организационных изменений. Изменения эти могли затрагивать самые разные сферы: правила извлечения и распределения ресурсов, доступа в те или иные корпорации, к той или иной информации или центрам принятия решений, способы кодификации отношений между индивидами и организациями. Каждое из этих изменений придумывали и осуществляли конкретные акторы или группы акторов, преследующие собственные интересы; говоря словами Дугласа Норта, «институты не обязательно – и даже далеко не всегда – создаются для того, чтобы быть социально эффективными; институты или, по крайней мере, формальные правила, создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил»33. В самом деле, трудно представить, что соратники Петра не задумывались о том, как то или иное изменение или новшество скажется на их личных полномочиях, финансовых интересах, возможности доступа к государю. Каждое такое изменение сулило преимущества одним и потери другим; разработка и реализация этих изменений требовали приложения усилий со стороны конкретных лиц, которые должны были мобилизовать необходимые для этого административные, символические, людские, финансовые и иные ресурсы, а также формировать альянсы. Чтобы любое из этих изменений произошло, его сторонники и потенциальные бенефициары должны были инвестировать достаточно ресурсов, чтобы преодолеть сопротивление тех, кто что-то терял от этого новшества. Именно подобные строители институтов и методы, которыми они действовали, и являются предметом рассмотрения этой книги.
Историческая наука XX века скептически относилась к самой возможности рассмотрения сознательных действий индивидов как движущей силы исторического процесса. Скорее наоборот: вполне понятное неприятие примитивных нарративов, объяснявших ход истории действиями «выдающихся личностей», подталкивало к изучению социальной и культурной запрограммированности индивидуального поведения. Ближе к концу столетия сама возможность сознательного автономного действия, индивидуальной субъектности оказалась под вопросом: размышления о роли акторов в историческом процессе стали уделом почти исключительно социологии и политологии. Разумеется, выходило множество эмпирических работ и биографических исследований, авторы которых так
