прожженому грешнику, умирать как-то неуместно, что ли. В улицах беспечно цвикали пичуги. Кругом вовсю зеленела трава, среди которой вспыхнуло золото редких одуванов. Некоторые ветки на кустах пустили лист. Конвойным солнце до красна нажгло шеи, а небо манило бескрайней голубизною, редкий раз упирая взор в молочные букли облаков с золотистой по низу каймой. Зори стали насыщеннее, а ветер ласковей. Погода устоялась, и лето было не за горами.
Между тем, в сырой камере тюрьмы на угловых нарах, что у маленького окошка, более предназначением бойницы, старый вор Дыка, из неведомой прихоти, а скорее по несуразности своего характера, придумал некстати пошутить. Вор внезапно серьезно заболел и из той причины медленно отходил в мир иной. По годам для подобной затеи матерому уголовнику было, в общем-то, рановато, если бы не дурацкий случай. И как знать, как бы оно покатило, не ввяжись он в скоротечную жестокую свару с поножовщиной неделей ранее.
Зона давно была искусственно поделена на красный и черный сектора. Так начальству было проще "держать в лагере порядок". Но системный раскол имел и отрицательную сторону. Гнойник конфликта зрел давно. Ни одна из противопоставленных стараниями управы сторона не желала уступать и безудержно рвалась прибрать к рукам власть.
Затеяли драку «красные» во время очередной прогулки. Скоро год, как «черные», пользуясь слабохарактерностью недавно назначенного смотрителя, бессовестно кутили, отчего окончательно разболтались и, как говориться, приспустили вожжи. Сексоты не преминули воспользоваться безответственной прорехой в поведении бандитов, чтобы сыграть на этом и окончательно установить в лагере свое господство. Дрались коротко, но свирепо. Благо охранка вовремя очухалась и подняла тревогу. Набежавший караул автоматными очередями принудил свару повалиться ничком на бетон.
Погибших было трое, а вот порезанных оказалось достаточно. Одному даже выкололи глаз. Гнетущая атмосфера над зоной распластала свои траурные крылья.
"Разбор полетов" не заставил себя ждать. Прижим был таков, что над лагерем нависла густая тишина. Начались бесконечные проверки и допросы с пристрастием. Озверевшая охрана безостановочно пускала в ход кулаки. Лазарет был переполнен. Выбитые зубы и переломы ребер в счет не шли. С этой безделицей драчуны справлялись самостоятельно, зализывая в камерах раны с помощью подручных средств, а также состраданием и советами товарищей. Легко раненные, заточённые в качестве наказания в промозглые и насыщенно пахнущие смесью хлорки и плесени «аквариумы», теперь вынужденно соблюдали пост и от души забавлялись непроглядной скукою.
Дыку подвели собственные ноги. Его возраст ступил в ту пору, когда годы начинают давать знать о себе с неудобной стороны. Всегда ухоженные ступни, которые на воле признавали только изделия из натуральной кожи, и на которых обувь всегда сидела плотно, последнее время ныли, отчего Дыка вынужденно подбирал казенные шузы размером больше. Из-за хлябающих ботинок во время поножовщины он запнулся и, неустоявшего на ногах "авторитета", в кровавой суматохе здорово пнули под правый бок. Вор слёг.
Конечно, за неджентльменский поступок, посягнувшего на права лежачего «черные» поклялись вычислить и покарать. «Посадить на пику» подлую душу – дело чести. Судьба обидчика Дыку не очень волновала. Старик знал, что приговор при любом раскладе в исполнение приведён будет; по его разумению, каждый оступившийся должен отвечать за свои проступки – собственно, сама его масть не позволит мазурику остаться безнаказанным. Но случайному бросалось в глаза, что больной заметно отрешен и чем-то всерьез озабочен. Дыка явно мусолил думку.
Занять койку в лазарете «бубновый» наотрез отказался, и тюремный лекарь навещал пострадавшего в камере. В первый же осмотр опытный медик констатировал любопытным разрыв печени у капризного пациента, сказав: – Тут, братцы, пятьдесят на не совсем пятьдесят. Оперировать бесполезно. Нет условий. Потому именно в этом случае всё зависит от Бога. После чего вынул из кармана и положил на тумбочку две упаковки «Но-Шпы».
– Всё чем могу, так сказать, – небрежно обронил верноподданный Панакеи и удалился в медпункт, бросив через плечо – достаньте больному трав, пусть попьет.
Если обернуться к портрету вора, всякий бы не нашел в Дыке ничего особенного и уж тем более не определил бы в нем закоренелого законоотступника. Любой быстрее бы признал в небольшого роста, стареющем человеке с пепельными волосами и светло голубыми глазами, может излишне цепкими, но никак не жестокими, обычного среднестатистического славянина. И при встрече непременно подумал бы, что старик некоторым образом причастен к строительной части или складскому учету. Хотя из неполных шестидесяти Дыка семнадцать лет провел в тюрьме, и не раз пускал в ход самодельный стилет с дорогой наборной рукоятью, криминальное в нём никак себя не выдавало. Углядеть в нем эту сторону не представлялось возможным, а неброская татуировка на безымянном пальце левой руки – так подобного пруд-пруди в любой забегаловке. Впрочем, манера составлять
