искусственная нора, куда можно было в случае тревоги на время надежно спрятаться и отсидеться. Донимали блохи и всепроникающая вонь. Поэтому Фант выбросил на улицу записку с просьбой раздобыть средство от блох, снабдить питьевой водой и запасным комплектом хороших батареек к фонарику.
Маклер, прочитав записку, давно так не ржал.
– Во бля, попал котяра! Падла буду, Рейсфедя, если сожрут блохи нашего «Дымка», разбираться с ними полезешь ты, потому как дело тебе придется довершать. Представляю, как ты насекомым бошки сворачивать там будешь – восклицал он, давясь от смеха. Но на следующий же день просьбу "каторжанина", как за глаза называл Фанта, выполнил.
3. К своему образу жизни вор Дыка относился философски. Раз уж на роду написано, к чему противиться – было его любимой отговоркой. Детство его было обычным для ребенка из трущоб русской глубинки. Живописная окраина провинциального городка, одарившая местную босоту веселым детством. В одном из проулочков – разрушающийся покосившийся домик с текущей в коридоре крышею. Щелястый сортир с дверью на одной петле. Жалкий забор из выветренного серого штакетника со скрипучей калиткою. Уставшая мама, за копейки работающая дворником. Бабушка – инвалид. Бесцельное шатание по пустырям и свалкам с такими же голодранцами. Неиссякающее чувство хронического недоедания. Луки, рогатки, видавший виды и с восьмеркой в заднем колесе и шлангами вместо камер велосипед, синяки, заработанные в дворовых драках. Тройки в школе и полное непонимание к чему учить ненавистный немецкий язык, если деда убили фрицы.
Первый раз на тюрьму Дыка загремел по малолетству. Искушение насладиться деликатесами и хоть на мгновение вырваться из нищеты было так велико, что он, не задумываясь, вместе с дружками забрался в районный гастроном. Полукопченая колбаса, от запаха которой кружило голову, и, которую в тот раз он не жевал, а, давясь от жадности, проглатывал кусками, обошлась мальчугану в три года колонии для малолетних. И долгие маменькины слёзы. То короткое удовольствие и вслед материнское горе на всю жизнь отпечаталось в памяти ранимого юноши.
Коммунистическая партия благосклонно прощала себе умение жировать за счет народа, с уважением относилась и зачастую самолично участвовала в крупных мошенничествах и аферах, снисходительно прощала многомиллионному населению поголовную нищету, но не прощала мелкого воровства. Голодный обыватель имел право добросовестно и не покладая рук трудиться на благо страны, а вот на подобное деяние даже от безысходности закон прав не предусматривал.
В зоне на невзрачного, но любознательного и сентиментального паренька нашелся «учитель». Он распознал в нем мятежный дух и несгибаемую волю, потому и приобщил жилистого юношу к чтению. Книги же, в особенности историческая их часть литературы, сначала пробудили в новоявленном зеке протест, а позже и укрепили в сознании, что любая власть в государстве более преступна в своей сути, чем распоследний кровожадный
