не понимаю, что вы говоришь.
– Да это я так… В порядке бреда.
Он меня, видите ли, не понимает! Это я не понимаю их всех! Такой удачный момент – и все коту под хвост! Кто-то очень вовремя поджег сигнальный патрон, и вертолеты пронеслись над нами явно только благодаря красному дыму. Но вместо того, чтобы орать, размахивать руками, Мэд зачем-то стала прятаться. А этот неприметный герой? То подыхал от гипоксии и даже не реагировал на ствол автомата, то вдруг в мгновение ожил и полетел за бандитами, опережая вертолеты. Крыша у них поехала, что ли? Может быть, проявился тот странный психический феномен, когда заложники вдруг начинают видеть в террористах своих союзников, а в освободителях – своих врагов?
Гельмут, искоса наблюдая за мной, грыз кончик сосульки. Активный, энергичный, в любой подходящий момент готовый взять инициативу в свои руки, он сейчас спокойно ждал, что я ему предложу. Скрытный дедуля, душа – не то что потемки, а настоящий черный ящик, который простому смертному никогда не прочесть. Хоть бы для приличия показал, что волнуется за внучку. – Они вернутся? – спросил Гельмут.
Вопрос был даже не двусмысленным. Я потерялся в догадках, кого немец имел в виду.
– Вы о вертолетах? – уточнил я. – Или о бандитах? А может быть, об Илоне и Глушкове?
Гельмут рассмеялся. Он умел красиво смеяться.
– Мне казалось, что вы думаешь, как и я.
– К сожалению, ваши мысли для меня недосягаемы…
Я хотел добавить, что мне не ясно и то, почему Гельмут так спокойно отреагировал на поведение Илоны, как вдруг в проеме камина, на ослепительно-белом фоне, появилось лицо Тенгиза.
– Эй, пингвины! – восторженно заорал он. – А что это вы тут делаете? Дождь давно закончился!
Я даже мысленно обзывать себя не стал. Нет такого ругательства, какого бы я заслужил. В горах негромкий разговор слышен за сотни метров, и кому, как не мне, начальнику КСС, об этом знать. Тенгиз приказал нам завести руки за голову и подниматься друг за другом по своим же следам. Я смотрел на спину Гельмута, на то, как он без помощи рук пытается взобраться по плотному, сбитому из снежной пыли насту, и меня начал сотрясать смех. Приэльбрусье – проклятое место для Гельмута. Второй раз за свою жизнь он идет здесь под конвоем, держа руки за головой. В сорок четвертом – егерем дивизии «Эдельвейс», в девяносто шестом – миссионером. Я хоть и не суеверен, но наверняка сделал бы вывод: лимит предупреждений исчерпан, и следующая встреча Гельмута с Приэльбрусьем может стать последней. Возможно, это и есть последняя.
Мы поднялись на ледовый балкон, откуда несколько минут назад вся группа милейших людей разбежалась в разные стороны и по разным мотивам. Глушков, стоя на коленях, ел снег. Шапочка-менингитка валялась рядом, напоминая вспоротый и ополовиненный детский мячик. Мэд стояла в стороне, скрестив руки на груди, и с брезгливым видом смотрела на неприметного героя.
– Что, тараканы? – громко говорил Тенгиз, прохаживаясь по вытоптанной площадке. – Совсем соображение потеряли от счастья? Куда это вы от нас бежать вздумали? Кому вы здесь, кроме как нам, нужны? –
