(это признавали) и решила бы вопрос с «еврейским крепостным правом».
Россия первая в мире начала давать евреям землю в лучших местах юга страны (миссия князя Александра Голицына), откуда и вышли «помещики Бронштейны», родители Троцкого. Эта тема хорошо рассмотрена в работах современного историка Дмитрия Фельдмана. Начало XIX века: лучшие земли, добровольный бесплатный переезд, «подъёмные». Но даже и к тем благословенным щедрым землям еврейские крестьяне не прикреплялись, у них ничего не было, кроме необходимости возврата подъёмных. Понятно, что русские крепостные тогда о таких сказочных условиях и мечтать не могли. В общем, то был не антисемитизм, а скорее – бюрократизм со всеми его плюсами и минусами…
И (проверьте!) Шафировы таки стали в России баронами, на 130 лет раньше Ротшильдов…
Но в итоге все объективные русские плюсы в «еврейском деле» Соловьёв забывает, увлекаясь общей всехристианской 2000-летней виной, своим… «быстрорастворимым» покаянием. А русские минусы: черту осёдлости, погромные статьи, ровно наоборот – выпячивает своей «Декларацией». Такая, получается, может, и невольно, двухходовка.
И что американские банкиры-евреи посчитали именно Россию главным врагом еврейства (и вследствие этого предприняли некоторые известные меры), это:
1) большая их ошибка (см. Германия, Гитлер, и вся история ХХ века);
2) личная заслуга В. Соловьёва, одно из наиболее значительных, реальных следствий его лекций, писем, деклараций.
Апостол курсисток
Умственный кризис Серебряного века виден не только в этих соловьиных трелях, истеричной готовности нести «философа» с кафедры на руках вдогон за Засулич и её адвокатом. Хотя и это, конечно, симптом. Да вы только попробуйте, подставьте мысленно на то место, на поднятые потные ладони толпы-сороконожки каких-либо ещё «коллег-философов», допустим, Паскаля, Гегеля, отшельника Диогена, Ницше… Или представьте носимого на руках Шопенгауэра… – разрыв мозга! Сейчас уж, кажется, и Жанну Фриске, и Бориса Моисеева после концертов не уносят со сцены на руках…
А уж как колоритен был бы в этой роли Иммануил Кант, особенно если «поклонники философии» были бы настолько любезны, что понесли бы его лицом вверх, и он мог, устремив взор, продолжать наблюдать… «звёзды на небе и нравственный закон внутри».
Общественный кризис проявлялся в симметричной пошлости «философа» и аудитории. И если кто думает, что Соловьёв на трибуне-сцене был серьёзен, как Гегель – просто это публика почему-то вдруг повела себя как на концерте «Ласкового мая», – то вот свидетельство очевидца (и зачёркивание ещё одного «вдруг» в русской истории):
«Он (Соловьёв) явился с своей диссертацией и своими публичными чтениями как талантливый, впечатлительный человек, конечно, научно подготовленный. Защищая в Петербурге свою диссертацию, он весь был проникнут спиритизмом, он бредил
