что этот образ я спер у Ремарка, у которого вместо «отца и учителя» изображен подвешенный на канатах Гитлер. И, судя по моим каракулям, Валя ожидал увидеть с «горящим взором» низкорослого очкарика, но вместо этого обнаружил похожего на простодушного барана упитанного недотепу. Но, несмотря на такое впечатление, Валя сказал, что дело у меня, скорее всего, пойдет.
А если судить по Володиным рассказам о Вале, то я ожидал увидеть испещренного шрамами сказочного исполина, но вместо былинного богатыря обнаружил с кошелкой в руке «Мальчика с одуванчиками» в завязанной на подбородке потертой ушанке; как если смотреть по выходе из метро на Доску почета и среди испуганных ударников труда вдруг обнаружить Маленького Принца.
Когда Валя улыбается, то он похож на «Мистера Питкина в тылу врага», а когда становится серьезный, то на портрет Салтыкова-Щедрина из учебника по литературе. Такой портрет висел у нас в школе напротив учительской по соседству с портретом товарища Жданова.
…Но вот, наконец, звонок из коридора, и Верочка идет открывать. Валя проходит на кухню и со словами «Тося, привет!» (с Володей он уже здоровался по телефону днем) ищет подсолнечное масло. Верочка открывает шкаф и ставит на стол бутыль с изображением подсолнуха. Валя отвинчивает пробку и пробует теперь салат на вкус; оставшись доволен, возвращается в переднюю раздеваться и, вернувшись к нам обратно, вытаскивает замаскированную в кошелке со свеклой поэму Володи Корнилова «За полночь».
В тот вечер мы собирались пойти во Дворец съездов на «Кармен», а утром, когда стояли в Мавзолей, то один пьяный, не успел еще из Мавзолея выйти, вдруг полез в него опять без очереди, и милиция прямо не знала, что же ей с этим пьяным делать. А с «Кармен» так ничего и не получилось: уже по традиции Зоя подбила мне глаз, и в результате пришлось остаться дома, а билеты пропали.
Сначала вместе с Сережей (Саша уехал в Лужники) сыграли в лото, а после второй бутылки я как-то затосковал и, вытащив из тахты папку с бумагами, забыв, где нахожусь, зачем-то вдруг стал читать, покамест не выронил листы на пол и, уткнувшись себе в ладони, не заплакал (такое со мной иногда бывает, в особенности в последнее время), и Зоя меня еще успокаивала и даже погладила по щеке.
А через несколько дней после парада на Красной площади мы поехали к «нашим» на Чкаловскую, и я Зою со всеми познакомил: и с бабушкой, и с тетками, и с двоюродными братьями, и все, кроме бабушки, были со своими очередными женами и мужьями; разделившись на «туполевцев» и «мясищевцев» (а мама даже крутила шашни с самим «Яком»), работники Особого отдела расселись перед своими ножами и вилками и после первого тоста в честь дедушки, как и на даче у Климента Ефремовича, по традиции прокричали «ура!», а потом все дружно зачавкали, и Зоя, стесняясь своих рабочих рук, старалась их держать под столом и, чтобы не ударить в грязь лицом, почти ничего не пила и не ела, а я, наоборот, был в ударе и, размахивая руками, наворачивал и пил за двоих, и после осетрины ударил по струнам и для затравки спел им, конечно,
