во двор, дотащил до крыльца. Потом всё-таки написал на бумажке свой номер, вручил мне и уехал.
Мы остались с Лидой вдвоём. Было непривычно тихо. Ни шума автомобилей, ни людских голосов. Только ветер шелестел листвой, обрывая её с деревьев.
– Пойдём? – улыбнулась Лида.
– Пойдём.
Я несколько раз обошёл вокруг крыльца. Ключ лежал где-то под ним. Макс сказал, нужно отодвинуть дощечку – ту, которая с ржавым гвоздём – и там будет тайник. Но вот незадача. Гвозди проржавели везде.
Подумав немного, я остановился слева. Трава здесь была вытоптана сильнее, а под одной из досок не росла вовсе.
– Бинго, – я сдул с ключа пыль. – Следачий опыт не пропьёшь. Хоть я и пытался.
– Открывай уже, – усмехнулась Лида, поднимаясь на террасу.
Я повернул ключ несколько раз, замок щёлкнул, дверь приоткрылась сама собой с тихим уютным скрипом.
Дом встретил пылью и затхлостью. Я чихнул.
– Давненько здесь никто не бывал, – поморщилась Лида. – Пожалуй, приберусь первым делом.
– Сними хотя бы пальто.
Внутри, как и снаружи, ничего не поменялось. Весь первый этаж представлял собой большую гостиную – два дивана, стоящие уголком, журнальный столик и большой книжный шкаф у лестницы. Кухня была тут же слева, там располагался и обеденный стол. Но главный козырь – это, конечно, камин у противоположной стены. Настоящий, сложенный из белого кирпича.
– Куда положить вещи? – спросила Лида.
– Шкаф в спальне, наверху. Я подниму.
Дотащив сумки до середины лестницы, оглянулся и не сдержал усмешку. Лида уже протирала пыль.
Пыхтя, я кое-как победил ступеньки и вскарабкался с чемоданами в мансарду. Сделав шаг к шкафу, запнулся о край ковра. Выматерился. Единственное окно наверху выходило в сторону леса, и поэтому в спальне всегда стоял полумрак. Нащупав на стене выключатель, я щёлкнул кнопкой, и на стенах зажглись светильники. Светлее особо не стало, но по крайней мере, можно было передвигаться по комнате без риска разбить себе голову.
Задвинув чемоданы в угол, сел на кровать, чтобы перевести дух.
«Да уж… – подумал я. – Всего тридцать пять, а сердечко стучит, и даже вспотел немного. Вот так незаметно и приходит старость».
Я долго пытался восстановить дыхание, и когда наконец отдышался, то почувствовал себя совершенно пустым. Не осталось ни мыслей, ни гнева, ни страха. Утренние истерики иссушили, надрезали острой болью подобно тому, как лесники по весне надрезают берёзу. Жизненные силы вышли из меня вплоть до последней капли. Хотелось откинуться на кровать, закрыть глаза и утонуть в чёрном бесконечном ничто.
Так я и сделал. Рухнул на подушку и лежал минут десять, слушая тишину. Даже не заметил, как на душе вдруг стало легко и свободно… Боль не исчезла, но изменилась. Она уже не была пульсирующей, а стала тягучей и долгой, как боль от ноющего зуба. После утренних вспышек эта боль казалась вполне
