мнению не пришли. Осторожно приоткрыл я пачку – в ней были тоже опилки. Я решил заклеить пачки и пойти продавать. Меня отговаривали, мол, брось, еще морду набьют. А я пошел. И ты знаешь, сержант, обменял я на рынке эту «махорку» на кусок хозяйственного мыла. Принес в палату. Мыло оказалось тоже фальшивым: деревяшка, обложенная тоненькими пластинками мыла. По этому поводу не только моя палата, а чуть ли не весь госпиталь веселился. «Везучий ты, мужик», говорили мне. А сосед по койке сказал: «Нет худа без добра. Считай, что ты на войне свое уже получил. Раз под Москвой и два раза здесь в Рязани. Так что теперь тебе бояться нечего, ничто тебя больше не заденет». Шутки – шутками, а меня так до конца войны ни разу больше не ранило. Правда, я по большей части в прифронтовых госпиталях работал, но все же.
К середине лета демобилизация старших возрастов закончилась. Левченко уехал домой, а старшиной первой роты стал мой дружок Толя Шипарев. В паре с капитаном Тарасовым они содержали роту в полном порядке, насколько это возможно в условиях стройбата. Оба они были людьми совершенно бесконфликтными и выгодно отличались от прочих командирствующих людей отдельного строительного батальона.
Однажды я решил проведать земляка и заглянул в Главный госпиталь. Кстати и по комсомольским делам надо было кое-что проверить. В казарме был полный порядок. Дневальный сидел у тумбочки. Когда я вошел, он встал. Не велика птица – старший сержант, но по масштабу комсорг относится к батальонному руководству. Старшину я застал занятым проверкой санитарного хозяйства Кости Никитина. Все, что предусматривалось списком, утвержденным начальником санчасти батальона, в полном наличии имелось в ротной аптечке.
– Посмотри, если еще что надо, напиши список, – сказал Шипарев. – Я зайду к Голубеву.
Костя запер свой шкафчик и обратился ко мне:
– Вы, товарищ старший сержант, в штабе находитесь, может, вы знаете, какой теперь срок службы в армии?
Мы с Анатолием переглянулись и ничего не сказали Косте, потому что ни я, ни Анатолий не имели ни малейшего представления, как следует отвечать на такой вопрос. А Костя, ротный санинструктор, прослуживший в армии всего полгода, неудовлетворенный нашим молчанием, объяснил нам, почему он интересуется продолжительностью срока своей службы:
– Вот уже во втором письме мама спрашивает, сколько я буду находиться в армии. А я не знаю, что ей ответить.
– Дело такое, Константин. И твой старшина, и я в один день призывались в армию. С того дня прошло больше трех с половиной лет и представь себе, что ни я, ни старшина и никто другой не может знать, сколько нам еще предстоит служить в армии, – объяснил я Никитину. – А маме напиши, что вопрос о сроках службы пока еще не решен в связи с прошедшей войной. Пусть мама потерпит.
– Ну вот, опять терпеть. Похоронка на отца пришла, она терпела, и мне все говорила, ты потерпи, время такое, все хорошо будет. А хорошего ничего и не было. Теперь вот меня забрали и ей опять терпеть надо.
