и не занимается в нем уборкой. Старшина, видимо, побоялся доложить комбату о моей просьбе, а может комбат не стал его слушать. Посыльный разбудил меня и передал приказ. Харкина. Я посмотрел на часы, был первый час ночи, и сказал:
– Передай полковнику, что нет никакой необходимости делать уборку в клубе ночью и что это можно будет сделать утром после подъема.
Я знал, на что я нарывается, но что-то во мне выпрямилось и я подумал: «Будь, что будет». И заснул.
За полчаса до подъема я пошел в клуб и сам навел в нем порядок. Крайнее окно зрительного зала выходило в тупик между круглой башней и стенами здания, где сама по себе обосновалась мусорная свалка. В это окно, стоя на подоконнике, я выбросил мусор и вдруг увидел полковника Харкина. Мы встретились взглядами. Харкин отвернулся и понес дальше по двору свой очень выдающийся и очень круглый живот в расстегнутой шинели. Целый день я ждал расправы, но ни в этот день ни в последующие дни ничего не произошло. Если бы это касалось кого другого, а не полковника Харкина, то можно было бы подумать, что «инцидент исчерпан». Но не такой он человек товарищ командир стройбата, чтобы упустить возможность отыграться на нижнем чине за проявленное нижним чином отсутствие чинопочитания.
Так точно оно и вышло!
Недели через две меня вызвали к начальнику штаба батальона подполковнику Милашкину. Результатом этого вызова явилась «Записка об арестовании сержантского и рядового состав», которую красивым писарским почерком собственной рукой заполнил сам начальник штаба. Писарю не доверил. В «Записке» было сказано: старший сержант Мосягин Евгений Потапович арестован командиром батальона за невыполнение приказа в срок. Срок ареста трое суток простым арестом.
– «Записку» для исполнения предъявите дежурному по части, – приказал начальник штаба.
Покинув штаб, я разыскал дежурного по части и вручил ему свой приговор.
– Не могу тебя посадить, – прочитав документ, заявил дежурный. – На «губе» сидят трое солдат. С ними вместе сажать тебя не имею права, а отдельного помещения нет. Гуляй, старшой.
Смена дежурных по части проводилась в 7 часов вечера. Каждый день я в это время обращался со своим приговором к заступившему на дежурство офицеру и каждый день дежурный отказывался сажать меня на гауптвахту. Батальонное узилище не пустовало, в нем постоянно отбывали наказание рядовые солдаты, а младших командиров, согласно Устава гарнизонной службы, запрещалось содержать под арестом в одной камере с рядовыми. «Записка об арестовании» по уставу должна была быть приведена в исполнение в течение месяца, после чего она теряла свою силу. Так прошел месяц. Я положил свой приговор в книгу сочинений Пушкина на долгую и недобрую память. Не довелось мне отсидеть свой срок на «губе», зато осталось у меня свидетельство о проявлении ко мне особого внимания батальонных начальников.
«Записка об арестовании» стала для
