из земляники, малины, черники, клюквы, крыжовника и смородины. А сколько всего сушилось и квасилось! В каждом погребке стояли пузатые бочонки с квашеной капустой на кислые щи зимой и на закуску к вареной и жареной картошке. Ждали своего часа различные сушеные ягоды на морс. Главное – не ленись.
А какое обилие даров животного мира из леса запасено на зиму!
С заготовкой дров проблем никогда не было, лосятины всегда засаливалось в бочках с избытком, зайчатина на столах моих земляков никогда не переводилась. А пестрые рябчики и черные петухи-глухари – это отдельная деликатесная тема, все в избытке. А сколько рыбы в наших лесных реках! Ее солили, жарили, парили, вялили, и она никогда не переводилась. Браконьеров тогда не было, и природа щедро приносила нам свои дары. Вот так жила наша глухая лесная деревня, неплохо жила, жаловаться грех. Только работай, не ленись.
Деревенский скот пасли по очереди, в основном мальчишки-подростки, если таковые имелись в семье. Вот и я гоню мычащее пестрое стадо в большое поле с перелеском. Босые ноги давно привыкли к колкой траве. Лапти из бересты перекинуты на веревочке через плечо – берегу. Они новые, жалко.
Проходит длинный летний день, в небе жарит яркое солнце, нет ни тучки, ни облачка. И животных, и меня уже закусали слепни, отбоя от них нет. Пора домой, начал собирать стадо. Не пойму: что-то случилось с коровами, как взбесились, с ума сошли. Бегу за одной – она от меня. Бегу за другой – она от меня, только хвосты крутят. Перелесок-то всего ничего, а все стадо разбежалось в разные стороны, хоть плачь. Шарахаются от меня, как от чумного. Собрать никак не могу. Бегал-бегал за ними, ноги все сбил, падал несколько раз, запнувшись за кочки. Еле-еле собрал своих буренок и погнал домой. Вот и наша деревня. Стадо громко мычит, коровы чувствуют запахи домашнего стойла и скорой дойки. Бредут по улице, позвякивая колокольчиками и помахивая хвостами, а навстречу своим любимицам уже выходят, спешат хозяйки: «Дочка! Дочка! Доченька…», «Краснуха, Краснуха…», «Пеструха, Пеструха…».
А у старого барака сидит на земляной завалинке древняя сморщенная старушка, бабка Марфа, смотрит на меня и смеется беззубым ртом. Шамкает: «Как уж я смеялась-то над тобой, Мишанька. Как ты, Мишанька, за коровушками-то бегал, как спотыкался, как падал-то. Уж посмеялась-то я. Это я тебе, Мишанька, сделала, пошутила над тобой. Но ты, Мишанька, на меня не сердись и меня не бойся, я ведь просто посмеялась. Я знаю, что ты, Мишанька, хороший мальчик!» И все как-то интересно говорит, не Мишенька, а Мишанька. Какое там «не бойся». Аж жутко стало, забоялся я, да еще как. Бабка эта считалась деревенской колдуньей, ее все побаивались. Как бы не сделала что плохое. Да и как она могла видеть меня, вот загадка. Никуда дальше этой завалинки она, по старости лет, давно уже не ходила. Чудеса прямо какие-то. Страшно. Потом долго старался обойти эту самую завалинку стороной. На всякий случай, боялся.
Днем мы, ребятня, загорелые на солнце как головешки, прыгаем с высокого берега в теплые воды
