дрозды падают вниз. Они, безусловно, весомее, но также лёгок и витиеват их полёт. Подниматься, то да, было бы труднее.
Вазы виноградных листьев и розетки калины полны ягод, лещина17 неаккуратно обронила калёные орехи в косматую траву, не снимая обёртки, а рябина18 дразнит своими притворными оранжево-красными яблочками.
Румянец коснулся и сухих щёк деревьев. Солнцу было грустно наблюдать, как, ветру в угоду, он скоро теряется, блекнет, спадает с полных гладких лиц. Чуть ли не разом. Так, что вдруг становится видно небо. Раздетые донага стволы жмутся друг к дружке, отвыкшие от своей неприкрытой ничем наружности и нечистой морщинистой кожи, с обжитыми синицами да белками язвами пустот.
Рогатины ветвей немедля занимают пауки, и плетут незаметные мелкие сетки, что на фоне растянутого задника небосвода кажутся не более, чем плёнкой на воде. Сразу не разглядеть.
И где-то там, далеко-далеко, куда неустанно рвётся сердце, плещется в широкой каменной чаше море, да бледный, обветренный бризом берег, беззвучно шевелит холодными губами камней. Солнцу не хватает духу согреть их, и забираясь под тёплое одеяло горизонта, оно пристрастно стыдит тех, которые ближе к нему, а прочим не достаётся и того.
Сквозь дождь из листьев за окном, представляется, как идёшь по этим камням к прозрачному от холодности морю. Оно пенится едва, сберегая силы для грядущего ослушания несдержанному норд-осту, и медленно переступает по мелководью, наивно приподнимая подол тонкой прозрачной сорочки, чтобы не измочить её раньше срока.
…С листьями наперегонки, дрозды падают вниз, легко и беззаботно. Неисчислимая россыпь ягод на рябине даёт повод не трудиться улетать. Не видать дроздам моря этой зимой, не видать…
Ещё немного
Заметив нечто блестящее под сосной, я подумал, что это золотисто-оранжевый новогодний шар, который обронил в траву ещё в Рождественский сочельник, да тогда же и позабыл про него. Приглядевшись внимательнее, мне почудилось, будто бы он шевелится, и через пару дуновений ветра, которому в глубине души попенял на видение, разглядел некрупную, долговязую птицу, с головы до пояса сияющую чешуёй частых, словно выкованных перьев. То над пыльным горизонтом блёклой травы, маленьким солнцем замерла малиновка. Подстать светилу, она испускала тёплые лучи цвета, медленно оборачиваясь вокруг себя. Натруженное пением горло, чуть спадало полукруглой складкой воротника на грудь, и от того зарянка казалась намного солиднее, чем была в самом деле.
Ярким, красного золота, облаком у неё над головой, трепетали листья, что ещё удерживались из последних сил на ветвях, волнуясь перед единственным последним полётом, сочувствуя себе неустанно и трудясь над видимостью движения. С краю поляны неподалёку, пчёлы тормошили пронзительно-жёлтый одуванчик. Соблазнившись его утаённым от лета нектаром, они отгоняли прочь любого, кто оказывался подле, ибо цветок был на всю округу один.
Малиновка давно заметила суету
орешник
плод рябины – ложный, яблокообразный
