не сможешь безучастно взирать, как люди, твои соотечественники, как это неорганизованное стадо обжирается, забывая о том, что существует пища духовная, коею «я» смогу накормить сколько угодно народу, и что великие артисты, как, впрочем, и посредственные, тоже хотят есть! – жонглировал местоимениями внутренний голос. – Духовная пища, – кричал он, – гораздо важнее этих проклятых калорий, превращающих человека в свинью!»
В углу кафе, за сдвинутыми столиками, веселилась подвыпившая компания молодых людей. Основную массу посетителей, как, собственно, и всё человечество, составляли болящие.
«В концертном зале свободных мест нет, – окинув взглядом площадку, отметил Жульдя-Бандя и с энтузиазмом патологоанатома, за которого никто не сделает его грязную работу, добавил вслух, подбадривая самого себя. – Ну-с, приступим!»
Подойдя к невысокой изгороди, молодой человек легко перемахнул через неё, очутившись внутри, тем самым уже привлекая внимание общественности к своей незаурядной персоне.
«Войти в дверь и дурак сумеет, – вполне логично заключил он, – но великие артисты себе такой роскоши позволить не могут».
Странствующий скоморох подошёл к столику посередине кафе, за которым преогромный толстяк, по всей вероятности, из «сердечников», наполнял брюхо бутербродами из ветчины, с сыром и шпротами, упокоившимися на мягкой перине из коровьего масла.
Хитрые англосаксы, водрузив сверху ещё один кусок хлеба, обозвали сие сэндвичем. А простодыра Иван кличет – «сэмдвич», придав блюду политической окраски.
Для улучшения пищеварения «гиппопотам», коим толстяк стал с лёгкой руки странного посетителя, дебютировавшего в питейном заведении, периодически разбавлял пищу коньяком, имея на это полное конституционное и моральное право.
Преследуемый любопытными взглядами, молодой человек прислонил к ножке стула дипломат, конфисковал у представителя африканской фауны недопитую рюмку, бесцеремонно вылил содержимое в рот, чем несколько удивил окружающих и обескуражил владельца крепкого виноградного напитка.
Оторопевший толстяк открыл было рот, чтобы выразить негодование и, возможно, даже личное презрение дерзкому нахалу, но тот не стал дожидаться в свою сторону нелестных эпитетов.
Он весело, громко, азартно, выделяя каждое слово, как заправский столичный аукционист, приглашённый на ВДНХ для продажи отечественных свиноматок папуа-новогвинейским фермерам, начал:
– Леди энд джентльмены!.Господа аборигены, эмигранты и гости нашей великолепной Одессы-мамы!..
Дамочка справа, через столик, вероятно, склонная к эмиграции на Святую землю, хихикнула.
– Дорогие граждане и старушки!.– кричал, нарушая девственную тишину, первозданность и размеренное течение ни в чём не повинного кафе на пляже «Аркадия» свалившийся, как снег на голову, странный тип.
Возмутитель спокойствия, как отъявленный конферансье, сделал паузу, оценивая реакцию
