в полутемном подъезде приняли ватин за мех. Ну, ошиблись люди, бывает.
Бабушка моя, ни слова не говоря, потеряла сознание и навзничь рухнула на этого, с ножом. И оба они с маху опрокинулись на стоящего внизу второго. То есть, значит, бабушкины сто десять плюс этого килограммов восемьдесят.
В результате, как потом установили, у одного сломана рука и два ребра, а у другого тяжелая черепно-мозговая травма.
Единственно, кто не пострадал совершенно, была Анна Львовна, которая выползла из подъезда на улицу и вызвала милицию.
Много лет потом у нас хранилась грамота «За задержание особо опасных преступников», подписанная зам. министра НКВД Кругловым.
Дед мой, Семен Цезаревич Шенкер, был тот самый тип людей, с которых Бабель писал «Одесские рассказы». Он был совершеннейший Шенкер везде и во всем! У него были бездонно-голубые глаза в прямом и переносном смысле этого слова. И всю свою жизнь он и прожил на этом «голубом глазу».
Дед свято верил во все, что пишут газеты и о чем говорит радио. И все мое детство прошло под бесконечные споры отца с дедом по поводу всего, что творилось за окном!
Дед в шестнадцать лет, в 1914 году, ушел добровольцем на фронт, был ранен, попал в австрийский плен, бежал, был пойман, опять бежал, был вторично ранен и, наконец, еле живой добрался до своих.
И вот представленных к наградам выстроили на плацу, и какой-то «Их высокопревосходительство» стал вручать награды.
Он шел вдоль строя, останавливался, спрашивал фамилию, одобрительно кивал головой, адъютант подавал орден или медаль, и он лично прикреплял его к груди награжденного.
Так он дошел до деда.
Спросил фамилию.
Дед сказал: «Шенкер!»
Их превосходительство удивленно спросили: «Как?»
Дед повторил.
Высокий чин поморщился, обернулся к адъютанту и сказал: «Чтоб это было в последний раз!»
Сунул деду медаль «За храбрость» в руку и пошел дальше.
С дедом, удивительно добрым, тихим и застенчивым человеком, как утверждали все окружающие, было невероятно трудно жить. В этом нет противоречия. К концу жизни он был уже тяжело болен, у него была водянка и пошаливало сердце, но, как и всю жизнь, он никогда и ни о чем никого не просил. Никогда и ни о чем! Он был уверен, что как есть, так и надо! И это было невыносимо.
Мать, к примеру, приходила с работы:
– Дедуля, ты ел что-нибудь?
– Да, не волнуйся, пожалуйста!
– Что ты ел?
– Там на кухне в кастрюльке суп, я его похлебал немножко…
– В какой кастрюльке?
– В синенькой, на подоконнике.
– Боже мой! Это не супчик, это я поставила мочалку отмокать!
Врача ему мы вызывали вечно тайком, делая вид, что это материн товарищ по работе пришел в гости.
При этом, как рассказывала мать, он был потрясающий «ходок».
Раз
