глубокий вдох, пифия улыбнулась чуть шире:
– И надо было тебе тянуться к моей скудной трапезе…
– Мы чересчур много говорим о твоей жратве. – тряхнул я головой. – Что с видениями? Или я пошел – впереди куча дел.
– Погоди ты! – окрысилась пифия, что вернула себе обычное поведение. – И нехер на меня злиться, гоблин! Ты сам на подарок! Вручи такое говно, как ты, любой бабе и скажи ей – живи с этим! – она, сука, сама себя в мясорубке прокрутит! И с радостью начнет прокручиваться с ног, с улыбкой глядя на влажный процесс ухода из твоей жизни. Понял, ушлепок?!
– Понял. – кивнул я. – Я говно, а не подарок. А почему такая аналогия с уходом бабы? Почему именно мясорубка? Почему именно в мясо… в сочный фарш? Почему ей – этой моей несуществующей бабе – просто нельзя было уйти, громко хлопнув дверью? Или не выпрыгнуть в окно… почему именно мясорубка и фарш? И почему не головой в мясорубку, чтобы сразу, а ногами? М?
– Хватит цепляться к шутке!
– Ну да. Рассказывай.
– Видения… – тяжело вздохнув, пифия в несколько глотков ополовинила очередной бокал, задержала взгляд на тарелке перед собой. – Они меняют меня, Оди. Может поэтому я стала такая злая… нервная… даже жестокая. Вчера я разбила лицо юной девчонке, что слишком резко открыла штору в моей спальне, впуская свет в барак… я била и била, сминая нос, рассекая брови, разбивая губы… и не могла остановиться. Дерьмо! А что я могла поделать, если до этого как минимум половину ночи провела в жутких, сука, кошмарах! Подушка в слезах! Простыне в моче – да! Я, взрослая здоровая баба напрудила в постель от страха! От ужаса!
– Хм…
– Не спросишь, что теперь с той несчастной избитой мной девчонкой?
– Не спрошу. Что же такое страшное тебе показали, пифия? Узрела сидящее перед мерцающим экраном стадо оболваненных гоблинов, жующих попкорн и радостно смотрящих очередной бесконечный сериал? Узрела себя среди улыбчивых ушлепков, разглядывающих последнего в мире гепарда, забившегося в самый темный угол стеклянной клетки зоопарка? И поняла, что ты вдруг стала одной из них? Так кто бы не обоссался? Я бы первый зарыдал… ведь таким, как они, даже память стирать не надо – она все равно пуста. Там нет ничего, что стоило бы стирать…
– Ты стал разговорчивей… злее… болтливей даже. Из тебя прямо прет что-то этакое… злое, насмешливое, неуважительное ко всему и всем сразу.
– Это сегодня. – признался я, растянув губы в мокрой от усиленного химией молока усмешке. – Я… я едва заставляю себя сидеть на месте, пифия.
– Что-то случилось?
– Что-то случилось. – кивнул я.
– Вроде… прорыва в твоем вечном пути?
– Вечном?
– А ты когда-нибудь остановишься? У тебя вообще были хотя бы одни сутки, когда ты просто нихрена не делал?
– Зачем?
– Так прорыв есть?
– Может быть.
– До нас дошли безумные слухи о том, что ты заживо сжег
