это он сидел подле меня, – услышав стон, положил на стол изодранный альбом репродукций Тулуз-Лотрека, который он изучал во время моего сна, и с застывшей на лице ухмылкой, то ли оставшейся после просмотра альбома, то ли подготовленной под последующую реплику, повернулся ко мне. По тому, что он листал художественный альбом, можно было предположить, как долго он ожидал моего пробуждения.
– Милостивый государь, вы родились в рубахе. Это не она часом на вас? – с притворным любопытством он оглядел мою рубаху. Кровь на ней должна была быть родовой кровью моей матери. – Молоток соскользнул. Миллиметр левее, и твой череп сгодился бы только мне на пепельницу. А так, будь благодарен – удары молотком по голове хорошо отрезвляют, помогают распутать некоторые мыслительные узлы.
– Узловатый мозг черствеет куда быстрее, – скупо отреагировав на циничные шутки Алексея, я поднялся и опустил ноги с кровати. В глазах потемнело и засверкало. Тысячи маленьких огоньков вспыхнули и закружились, пробуждая в глубине пересохшего горла рвотный рефлекс. Я замер в ожидании. Внутри что-то кисло пошевелилось, взбрыкнуло и обмякло. Рвотный позыв отступил. Я встал и прошёл к двери, слева от которой к стене был приколочен металлический умывальник. Нагнувшись над тазом, стоявшим на полу прямо под умывальником, я сплюнул загустевшую смесь слюны и крови, заполнявшую рот, и, поднимая голову, увидел своё отражение в небольшом мутном зеркале, закреплённом тут же. Испитое, посеревшее лицо, грязная окровавленная повязка на голове, кровь, запёкшаяся в усах – резкая вспышка, возникшая от столкновения двух лиц, разделённых плоскостью зеркального стекла, отбросила память организма на неизвестное количество часов в прошлое – солнечный блик, пойманный бойком летящего молотка, вдавливаемый в поросшее мягким волосом масло головы, испаряющий своим внутренним солнечным теплом подкожную кровь, проникающую красным паром в мгновенно высыхающий мозг, взлетающая почва, обволакивающая темнота, царапающий холод отвердевших листьев. В холодной судороге я вздрогнул от боли и отвернулся от зеркала.
Ощутив потребность в глотке воды, я оглянулся в поисках своего котелка. Котелок стоял на печке, закрытый крышкой. Печка была растоплена, и для меня, вместо естественного удовольствия от ощущения исходившего от неё тепла и вероятности существования тёплой пищи, это в первую очередь означило невозможность наличия холодной воды в закрытом котелке. Я подошёл к столу, взял эмалированную кружку, почерневшую изнутри, вернулся к умывальнику, наполнил кружку водой, отпил и, возвращаясь к кровати, поставил кружку на край стола, так, чтобы в случае необходимости до неё легко можно было дотянуться, не вставая.
– Зачем ты привинтил самовар к стене? – сложив руки на груди и закинув ногу на ногу, видимо для более эффектного изображения невозмутимости, спросил Алексей, окончив наблюдение за тем, как я пью воду из умывальника, и затем, как бы извиняясь за свой юмор, добавил. – Я сварил суп.
– Суп картонный, – я сердито улёгся на кровать,
