Армия – это, знаешь, не моя грядка. Тут хоть тоже погоны носят, но по-другому. В общем-то, я с самого начала полагал, что ничего нам тут не скажут. Придется другим путем идти, как завещал вождь.
Неожиданно дверь КПП растворилась, и оттуда показалось испуганное безусое лицо рядового Беляева. Он зыркнул глазами направо и налево, оглянулся через плечо, а потом все-таки решился и сдавленным голосом произнес:
– Товарищи милиционеры, а товарищи милиционеры! Сигаретку у вас можно попросить? Уши опухли – так курить охота!
Крячко приблизился и протянул солдатику пачку.
– Забирай всю! – сказал он. – Небось шиковать не приходится? Первый год служишь?
– Первые полгода… – вздохнул рядовой, почти выхватывая пачку из рук Крячко. – С мая. Спасибочки вам, товарищи милиционеры!
Он еще раз оглянулся через плечо, где через коридор проходной виднелась асфальтовая дорожка, ведущая к штабу, торопливо сунул в рот сигарету и трясущейся рукой зажег спичку.
– Деды лютуют! – доверительно сказал он, глубоко затягиваясь. – Дохнуть не дают. Сержант Головко вот… – Лицо его омрачилось. – Зверь настоящий. Хоть бы пьяный оказался… Его бы тогда на губу отправили. Затрахал он нас с Санькой в доску!
В голосе его звучала искренняя боль.
– Дед, что ли, – сочувственно поинтересовался Крячко, – Головко этот?
– Практически дембель, – вздохнул солдат. – У них, у дембелей, крыша вообще на фиг едет. Такое творят… Скорее бы уж их всех отправили, что ли!
– Ладно, три к носу, – посоветовал Крячко. – Рано или поздно всех нас отправят. На дембель, я имею в виду. Главное, ты сам в такого вот Головко не превратись, когда придет твое время. Он ведь тоже дембелем не с самого начала стал, наверное?
– Это точно, – согласился Беляев и вдруг, понизив голос и приблизив лицо почти вплотную к лицу оперативника, многозначительно прошептал: – Я вам такое скажу! Только вы меня не продавайте, ладно? Вы у Чекашина про транспорт спрашивали. Но Чекашин вам ни хрена не скажет – это такая гнида, он начальству с утра до вечера жопу лижет! А машину у нас угоняли, которая картошку возила. Точнее, ее Головко напрокат давал. За бабки. Я сам слышал, как деды про это разговаривали.
– Как это напрокат? Кому напрокат? – насторожился Гуров.
– Не знаю кому. Гражданским каким-то. Кому картошку привезти, кому еще что. Головко старшим машины был – вот и гулял. Последний раз вообще крутые бабки срубил – я слышал, как он землякам хвалился.
– Когда был этот последний раз? – быстро спросил Гуров. – Не двадцать шестого сентября, случайно?
Рядовой наморщил лоб.
– Примерно тогда и было, – согласился он наконец и с интересом посмотрел на Гурова. – Сбили на этой машине кого-то, что ли? – Теперь в его голосе звучала надежда.
– Понимаю твое нетерпение, – усмехнулся Гуров. – Но радоваться несчастьям ближнего некрасиво. Это рабское чувство.
