style="font-size:15px;"> В западной литературе субъекты, выдающие себя за почившего или несуществующего монарха, обыкновенно обозначаются словами латинского происхождения: impostor (обманщик, узурпатор смысла или имени), «мистификатор» или «претендент». Использовать эти слова для перевода русского слова «самозванец» значило бы сводить смысл понятия к мистификации, обману, стремлению захватить трон – к второстепенным значениям слова, которое все несколько веков своего существования указывало в первую очередь на человеческую, а не божественную природу самозванчества. Самозванцем был тот, кого не призвал на царство Бог. Этимологически и семантически слов «самозванец» помогает осмыслить форму господства в России XVII–XIX веков, тогда как слово «мистификатор» этому осмыслению препятствует.
Земон Дэвис показала, что на Западе в начале XVII века в отношении мистификаций (imposture) произошел коренной перелом. Прежде мистификации воспринимались как нечто, принадлежащее миру чудес, волшебства, религии. После – как афера мошенников. То, что раньше считалось «странным» и имеющим отношение к чуду, теперь принадлежало расколдованному миру, где власть Бога не имеет прежней силы. Примерно с XVIII века успешные мистификации в Европе преимущественно были следствием не веры в потустороннее, а легковерия. В России тоже, конечно, случались мистификации, не нуждавшиеся в божественном оправдании, и в этом смысле к российским практикам тоже вполне подходит слово мошенничество. Но те, кто с начала XVII века претендовал на роль истинного царя, веками апеллировали к божественной легитимности: Святому Духу, отметинам на теле или просто к чудесам, спасшим им жизнь, когда их еще детьми пытались устранить злоумышленники. Прием, который они встречали у народа, зависел от степени доверия, внушаемого их обращением к чудесному.
В эпиграфе к этой главе писатель Д. Л. Мордовцев отмечает, что и в XIX веке народ уподоблял появление самозванца явлению чудотворных икон. Когда в основе некоего исторического феномена лежат коллективные репрезентации, установить точную дату прекращения его существования невозможно. Лишь на рубеже XIX–XX веков в результате вторжения в российскую политику модерности религиозная составляющая – отсутствие божественного предназначения – перестала быть определяющей чертой самозванства.
Хронологическое различие западного и русского восприятия самозванства указывает на синхронное существование двух вселенных, где время текло не синхронно: одна стремительно «расколдовывалась», другая, напротив, все больше скатывалась к сакрализации царя и его власти. Когда все сводится к нескольким десяткам лет, подобное несоответствие можно объяснить небольшим временны́м расхождением в рамках единой системы координат. Но когда это расхождение исчисляется столетиями, речь скорее должна идти о разрыве, о двух различных типах «исторической алгебры», как впоследствии назовет это Александр Герцен. Поэтому нам стоит, отринув эволюционистский
