каждой встречной бактерии.
Проблему я любил и тоже был одержим ей отчасти. Порой невозможно было определить размытые границы моих чувств и чувств порождённого. Если попытаться ответить на вопрос – кто он такой? То ответа, конечно, не последует.
В отличие от обывателей, мои чувства не претендуют на полную объективность. Тоталитаризм по сей день имеет большинство человеческих жуков на этой планете, что совершенно меня не радует.
В моей голове находится мозг, весом в полтора килограмма. Но его форма, цвет, возраст никак не влияют на мои сексуальные отношения с истиной. Большинству людей кажется, что она обычная давалка, которую каждый имеет по своему усмотрению или желанию. Я же скажу лишь о том, что практически ничего не знаю. Только бубонная чума способна дать ответы на мои вопросы.
Бубоны земли нагнаивались и лопались, что играло мне на руку.
Я постоянно копошился в этой грязи и пытался попробовать истинную суть жизни на вкус. Она горчила. Однажды порождённый сказал, что жизнь подобна рабиесу, т. е. вирусу бешенства.
Он смотрел на людей вокруг, а они пускали пену изо рта и кусали друг друга.
В судорогах они умирали и глотали несъедобные предметы: желчь и флегму. Прав был только ипохондрик, что постоянно резал свои руки и искал там некоего Деуса.
– «Док, слышишь? Мы с тобой обязательно умрём и разложимся.
После смерти наши молекулы встретятся и станут основой для вируса бешенства.
Наша с тобой любовь будет пеной и слюнями распространяться по мозгам других существ».
Сука и проблема – это суть одно. Нам вечно приходилось за ней гнаться, ведь без неё мы не могли начать свой копрофильский поход против смысла и одержимости. Все вокруг и так копошились в нечистотах, делая вид, что они лучше навозных мух. Нам такое было не очень-то интересно, так что мы изначально лезли в самую глубокую отхожую яму.
В порыве романтических сношений с музой, мне думалось о моей любви к живому и мёртвому. Больные лёгкие порождали только одно изречение, которое и по сей час крутится в моём желудке:
«Я хотел бы выжигать твои глаза паяльником;
В экстатической спайке с тобой облизывать мёртвую плоть;
Я хотел бы быть тем светом, что кластерной болью ведёт к твоему суициду;
В экзотическом танце зачать от твоей яйцеклетки аморфное нечто;
Жизнь – это тварь, сука, шалава, бл*дь, давалка, шлюха, ничто.
И за это я твоё постепенно мертвеющее тело люблю».
Струны мерзкой жизни
Тут мочатся на жизнь, а потом умываются грязью. Если тянет сблевать, то только в свои же ладони.
Фуга
«Затрахал ты уже. Достал всех. Из-за тебя у нас нет никакой жизни. Ты лишь пыль на ботинке Деуса.
Плод изнасилования, который никто не чаял в этом мире. Сотни таких были оставлены в абортарии, но ты,
