Мирзаева и воскрешателя Грабового.
Чего она попросит для меня, пока неясно.
Для Мирзаева просила два года ограничения свободы. Но я, увы и ах, не чемпион по самбо.
Оба ходатайства, которые мы с Бадамшиным заявили, судьёй отклонены.
Адвокат просил вернуть дело в прокуратуру для исправления ошибок, я – изменить меру пресечения (это был экспромт, просто чтобы что-то спизднуть такое на юридическом языке).
Прекрасная Юлия Владимировна без лишних изысков предложила ходатайства отклонить, судья с ней без лишних споров согласился и за 15 минут настрогал письменное решение с печатью и подписью.
Так что придётся ему до конца процесса выпускать меня из московского региона каждый раз письменно.
Или не выпускать, но тоже не устно.
Обжаловать эти решения в Мосгорсуде мы не стали, из соображений гуманности.
Рассмотрение дела по существу начнётся в открытом судебном процессе 3 августа в 10:00 утра. Зал маленький, он бы даже сегодняшние 8 съёмочных групп не вместил, а сколько навалит на открытое слушание, страшно себе представить.
Бадамшин предполагает, что обвинительный приговор будет вынесен райсудом в три заседания.
P.S. Одежду для суда я выбирал очень долго. Отверг и шорты, и индийскую курта-пажаму, и красные штаны со слонами для йоги. Надел самую приличную майку с Леонардо. Говорю Бадамшину: видите, Сергей Викторович, как я вас уважил! Он отвечает: ну да, конечно, Антон Борисович, вы пришли в Пресненский суд с хуем на самой груди.
OMFG, что в голове у этих жрецов Фемиды.
“В следующий раз покажи суду, что есть на ста рублях”, – шепнула в чатике ехидная мадам К.
Сколько можно бояться
Дорогие френды и читатели, перестаньте, пожалуйста, пугать меня тюрьмой.
Реально – надоело. Скучно, однообразно, ни о чём.
Я родился и вырос в стране, где поговорка “от тюрьмы не зарекайся” каждому жителю известна лучше, чем “Отче наш” и 49-я статья Конституции. Мне ещё не исполнилось 17 лет, когда моего учителя иврита отправили валить лес в мордовские лагеря – именно за то, что он преподавал мне иврит.
В 1983 году я, владея шестью иностранными языками, не пошёл на филфак МГУ, как настаивали родители, а поступил в медицинский институт – именно для того, чтобы в случае Афганистана или лагерей иметь пригодную в этих местах специальность. Ни по какой другой причине. Когда перспектива Афгана и лагерей миновала, я вернулся к гуманитарным занятиям, но если Родина скажет – откопаю диплом (кстати, адвокат и так велел его найти, для приобщения к уголовному делу).
Среди моих знакомых – и в брежневские времена, и в путинские – всегда хватало людей, переживших тюрьму и лагерь. В том числе и по политическим статьям, и по вполне себе уголовным. Некоторым из них я откровенно завидую, потому что они использовали время пребывания в местах лишения свободы с большой пользой для личностного роста и развития. В моём представлении, тюрьмы и лагеря – такая же школа жизни, как кругосветное плавание или восхождение на Эверест,
