беда, но разбойников малость поубавилось.
– С лешаком буйным, быть может, Болеслав разберется… У него брат… хм… – заявила Олеся. – Но с лихими людишками нам, Матвей, убогим, не справиться. Не добили вы, гридни, одного. Мы случаем подобрали подранка. Хорошо, что этот тать нас не сгубил, но утек… Утек, да всяко запомнил… Боюсь, что соберет ватагу, да навалятся на пути обратном.
– Раньше надо было его ловить, – вздохнул Болеслав.
– По незнакомому лесу? – упрекнула Олеся. – Вот ты бы кинулся, а он закрутил бы, завертел, не хуже лешака. Не геройствуй! Ну, так что, Матвей, поможешь?
10
На широкой солнечной поляне, недалеко от торгового тракта, сидели два лихих человечка. Один – чернявый да худой, а второй – коренастый да бородатый. Сидели, о делах своих разбойных балакали.
– Штырь, ты не рыпайся! Я сейчас тя испужаю, дернешься, и зуб выпадет! – молвил бородач. Он уже приготовил рогатину, чтобы шутейно тыкнуть ее в глаза товарищу.
– Аах… – Штырь испуганно прикрыл глаза и продолжил сидеть, словно истукан. Не шелохнувшись.
– Да ты чего очи закрыл, аки немощный! И как ты рогульки моей забоишься, ежели не видишь ничего? – возмутился приятель.
– Аах… И так – польно, и так – стлажно…
– Страшно на ветке сосновой с петлей на шее оказаться, а тут – был зуб и нетушки. Ну-ка, давай. Эээх!
Но Штырь чуть уклонился от рогатины, а потом и вовсе упал головой назад, ноя и всхлипывая. Даже слеза побежала по грязной щеке вора.
– Ну, и что ты сделал, Штырек? Зачем веревочку резанул? Я ж с умыслом привязал ее к твому зубу да к елке, чтоб испужался ты. Дернешься, больной зуб вылетит, и все!
– Нет! Не тложь мой супик! Мозет, он есе мне схотится… Дай луше хмеля…
– Эх, бедолага… Ну пей, пей, босяк! Энто поможет, да, но ненадолго! – и грузный тать подал Штырю полный ковш с пьянящим отваром.
Штырь пил маленькими глотками, морщился и судорожно сплевывал, ахая и хватаясь за распухшую щеку. Чуть погодя отставил ковш в сторону.
– Куфалда! Натоть жасату хотовить! Аах… Нажат энтот кужнеский лапотних с зинкой поедет! Аах… Жнамо с ялмалки, с деньхой полновесной…
– Да, много ль у них взять можно? – прохрипел Кувалда.
– Ну, схолхо полуфится. Аах… Но, тумаю, хватит, – заявил чернявый. – Мозет, втвоем слатим, не путем со фсей фатахой телиться?
– Ты это брось, сволочь! Привык все себе, гнида, грабастать! Отвыкай! – Кувалда отвесил хлипкому вору легкий подзатыльник и продолжил: – Чай, забыл, что половину добрых другов наших гридни побили? Они, могет, опять по лесу шастают, нашей погибели жаждут! Стосковалась шея по топорику?
В темном лесу зашелестело-заулюлюкало, и среди густых листьев показались осторожные нечеловеческие глаза. Затем и другие – густыми лохматыми ресницами рядышком. Появившиеся ниоткуда лешаки прислушались да стали перешептываться.
– Дядько!
