сентиментальной любовью к хоровому пению хвалебных гимнов в свою честь, нездоровой сорочьей страстью к коллекционированию всякого рода металлических побрякушек и невинным селекционным отстрелом инакопрыгающих, бегающих и летающих. Один из них, впрочем, народ лесной здорово повеселил: как что не по нему, психанет – и ну в собеседников своими башмаками швыряться, сколько он их разбросал – не сосчитать. Швыряет направо и налево и приговаривает: «Пидорасы, абстракционисты, космополиты еловые, я-то ничего, я-то смирный, вы еще Кузькину мать не видели, вот где страх-то!»
В общем, эстет и альтруист (в определенном смысле) был этот добрый человек.
А вот последний Лесник, наоборот, любил всяких уродцев, предпочитая, впрочем, исключительно ручных. Много он их вокруг себя развел. Умиляло его, как они, пища и пихаясь, по первому его свисту спешили за кормом. И такие они забавные при этом были, такие смешные! И ладошку вылижут, и на задних лапках спляшут, и даже в теннис с ним сыграют! Ну так хорошо, что рядом с ними отогревался он душой и сердцем! Одно плохо: как выпьет лишнего, так обязательно какую-нибудь гадость в дом тащит. Гладит за ушами, целует в лобик да приговаривает:
– Вот он, сыночек мой, вот он, наследничек!
А проспится, поглядит вокруг мутным взором да как гаркнет:
– Это что за говнюк у меня на столе сидит?!
Хрусть ногтем – и нет наследничка! Что и говорить, матерый был человечище, одно слово – Хозяин! Видимо, в один из таких запоев приволок он невесть откуда паука в стеклянной банке. Паучок был маленький, худенький, носик остренький. Одни глазки живые бегают туда-сюда. Сразу видно, голодный! Лесник ему мясца свежего с кровью дал, а тот немного перекусил, а что не осилил, по-хозяйски паутинкой оплел на черный день и скромненько в уголочке притих благодарно, глазенками-бусинками сверкая.
– Вот ведь он какой, сынуля мой! Почтительный!
Прослезился тут Лесник, хряпнул еще стопочку и вышел до ветру. Больше его никто в Лесу не видел – как сгинул мужик…
Сначала этому никто значения не придал. Все думали, чудит дядька, погуляет и вернется. Но время шло, а его все не было. И тогда заволновался лесной народ:
– Как же так… без Хозяина-то?
– Без Хозяина нам никак нельзя – помрем!
Выбрали представителей от общества и пошли к сторожке. Пришли, глядь, а сторожки-то и нет. Пустая поляна, да паутина по деревьям клочьями висит. Заскучали тут звери, испугались.
– Не умеем мы, – говорят, – коллективно Лесом управлять. Не научили нас прежде. Надо старшего выбирать.
Претенденты, впрочем, быстро отыскались. Особенно одна жаба старалась.
– Я, – кричит, – однозначно самая достойная! Во-первых, я ядовитая, а во-вторых, ежели начну икру метать, вам всем места в лесу мало станет.
Дали ей в рыло, чтобы не выступала. Но вопрос тем не решили. А тут еще дятел долбит своей красной башкой о сухой пенек и орет почем зря:
