встал, даже противно стало от самого себя. Чтоб после Оли иметь дешевую шлюху, пусть хоть только в рот – это даже не суррогат. А от детского плача уже и в тишине закладывало уши, потому что он, сука, такой пронзительный, что въедался в мозг. Бесит. Попытался уснуть, но и это не получалось. У него даже закончилась травка, на ночь оставался последний косяк, который истлел быстрее, чем он впал в забвение. Переключился на коньяк, но тот плескался на дне бутылки. Он и не помнил, когда последний раз выезжал в магазин, чтобы пополнить запасы. То, что привозил Барс, как-то быстро исчезало. А сегодня выдался тот самый день, когда захотелось убиться по-настоящему. И хорошо бы в прямом смысле.
Когда он зашел в их с Олей комнату, то больше не уловил ее запаха. Он выветрился, исчез. Остался только на некоторых вещах, да и то, если в них зарыться носом. Прижав к себе ее свитер, такой тонкий, который она одевала по вечерам, он сел на кровать. Смял ткань пальцами. Закрыл глаза, пытаясь представить ее образ. Горло так сдавило, что новый вдох дался через силу. Он так устал… смертельно. Внутри сидел какой-то тяжелый ком, который было не выплюнуть, не выдрать из груди руками. И это такая болевая точка, которая саднила постоянно, изо дня в день. Что у него осталось? Одни воспоминания. Хотел бы ими упиться, но это как резать себя по живому. И это все было невыносимо. Эта слабость ставила на колени, заставляя признавать свое поражение. И даже аргумент в виде дочери не спасал. Он не готов быть отцом, тем более одиночкой. Да он даже не готов жить дальше, вернее – просто не хотел. Да он сам себя ненавидел. Из него лился один лишь гнев и прочее дерьмо.
Прислонив горлышко бутылки ко рту, Стас сделал долгий глоток. Взгляд невольно уперся в прикроватную тумбочку. И тут он вспомнил, что там, в нижнем ящике, лежал его старый ПМ. Присев поближе к тумбочке, он открыл ящик. Так и было – его пистолет находился на месте, даже заряженный в порыве гнева, где-то в одну из первых угарных ночей после смерти любимой женщины. Отложив свитер, Стас взял его в руку, и тяжесть этого смертоносного оружия показалась чертовски приятной. Но тут же привлек внимание белый конверт, который лежал на дне того же ящика. Он знал, что там – фотографии, их с Олей. Она хотела что-то с ними сделать, какую-то композицию, которую можно повесить на стену в их спальне.
Отложив пистолет, Стас взял конверт. Это было сложно, но он все равно захотел взглянуть на фотографии, которые так до сих пор и не увидел. Черт, она же пыталась ему их подсунуть. А он сказал: «потом»… «я еще на них насмотрюсь»… Такой, бл*дь, идиот. Если бы только знал тогда, что их «потом» уже не будет. Но он все-таки открыл конверт. Задержал дыхание. И наконец-то медленно вынул небольшую пачку фото, упираясь взглядом в любимое лицо на первой же из них. И глазам сразу стало больно. Она здесь такая красивая, родная…
Заныв, Стас запихнул фотографии обратно, едва удержавшись от того, чтобы не смять их, теперь какие-то бесценные и одновременно отвратительные. Снова поднес бутылку ко рту. Но в ней уже было сухо. Да твою!.. Это так разозлило, что он швырнул тару в стену. Но та не разбилась, слишком толстое стекло, лишь с грохотом упала на пол. Тут же нашел
