укромными пещерками. Там, в бесконечных глубинах, шла тихая потаенная жизнь, но здесь, на границе мягкокаменных и желейных массивов, было пусто и тихо. Уги-Уги сидел в глубокой нише, притаившись, будто огромная жаба, мягкое жирное чудовище, готовое в любой миг выпростать длинный липкий язык и слизнуть пролетающую муху, зазевавшегося кузнечика или жука.
Он вслушивался в шаги и готовился прыгнуть на того, кто шел мимо.
Человек приблизился – и толстяк тяжело выпал из ниши, расставив руки, в одной из которых был пистолет. Нахака вскрикнула, когда хозяин подмял ее под себя. Ноги девушки подкосились, и она очутилась под громоздким телом, которое навалилось сверху, вдавило ее в пол.
– Ты? – выдохнул Уги-Уги, садясь. – Хотела сбежать от нас?!
Он ударил ее, лежащую на спине, по левой щеке – раз, второй, потом тыльной стороной ладони хлестнул по правой скуле, затем, сжав руку в кулак, обрушил его на лицо. Голова Нахаки моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты, она не издавала ни звука. С разбитых губ текла кровь, и наконец монарх понял, что наложница потеряла сознание – скорее всего, сразу же, как только упала на пол.
Он сел и огляделся. Посмотрел на неподвижно лежащую девушку. Струящийся снизу, из желейных глубин, свет обтекал тело, тонкие лучики пробивались сквозь спутанные волосы, окружая голову ореолом мерцания. Уги-Уги шумно вздохнул, встал на колени и, склонившись над Нахакой, впился губами в ее окровавленный рот.
Позже, когда она пришла в себя, сверху донесся звук шагов: толпа людей спешила оттуда, и беглецам пришлось спускаться, чтобы избежать новой встречи с рабами и безкуни. Уги-Уги волочил Нахаку за собой, изредка награждая ее пинками, ударами или щипками, а она молчала, лишь постанывала иногда. Уже долгое время монархом владело угрюмое злое недоумение, он не мог понять, как это возможно, чтобы в один миг все настолько изменилось: еще совсем недавно он был властителем архипелага и лишь Рон Суладарский мог приказать ему что-либо – как вдруг из хозяина мира превратился в жалкого беглеца, испуганного и голодного, трясущегося над своей жизнью... Разве такое может быть с ним, Уги-Уги? Да нет же, дело просто в том, что он нализался гношиля, слишком много втер его в свои распухшие от длительного употребления наркотика десны и теперь спит, видя один из тех ярких страшных снов, которые часто посещают человека, употребившего мозг серапиона. Он не в пещерах под прииском, но в своей постели, это не явь – грёза! Монарх шел по мягкому стеклу, полз по трубам, толкая наложницу перед собой, пересекал пещеры, продолжая недоумевать, не веря в происходящее, отказываясь верить. Нахака со страхом косилась на хозяина, который – обычно разговорчивый, лукавый, подло-жестокий, всегда готовый сыграть с ней, другими девушками или слугами какую-нибудь неприятную, болезненную шутку – стал теперь на редкость молчаливым, лишь иногда будто взрыкивал, ворочая головой, думая при этом о чем-то своем.
Они шли, а вокруг них,
