буду пытаться рассматривать философские проблемы, следующие из этой точки зрения. Позвольте вместо этого попытаться заострить их.
Угроза реализму – первоочередная проблема, которая меня занимает, и она представляет здесь множество проблем[64]. Язык, осваиваемый посредством техник, подобных обсужденным в предыдущем разделе, дает членам сообщества, его использующего, концептуальный доступ к бесконечному множеству лексически доступных миров – миров, различимых с помощью языка сообщества. Только небольшие частицы этих миров совместимы с тем, что они знают о своем собственном, актуальном мире: другие исключаются требованиями внутренней согласованности или соответствия эксперименту и наблюдению.
Со временем продолжающееся исследование исключает все больше и больше возможных миров из подмножества тех, которые могли быть актуальными. Если бы все научное развитие происходило таким образом, прогресс в науке заключался бы в вечной детализации одного мира, так называемого актуального или реального.
Неоднократно заявленной темой этой статьи было, однако, то, что язык, дающий доступ к одному набору возможных миров, в то же время закрывает доступ к другим. (Вспомните неспособность ньютоновского языка к описанию мира, в котором второй закон и закон гравитации не выполняются одновременно.) Научное развитие оказывается зависящим не только от устранения кандидатов на реальность из текущего набора возможных миров, но и от случающихся время от времени переходов к другим наборам, которые оказались доступными через язык, имеющий другую структуру
Когда такой переход произошел, некоторые утверждения, прежде описывающие возможные миры, оказываются непереводимыми на язык, разработанный для последующей науки. Такими утверждениями являются те, с которыми историк первоначально сталкивается как с аномальными рядами символов; он не может понять, что пытался сказать тот, кто написал или произносил их. Они могут стать понятными, только когда будет изучен новый язык, и это понимание не обеспечивает их последующими эквивалентами. Сами по себе они не являются ни совместимыми, ни несовместимыми с утверждениями, содержащими убеждения последующих лет, и, таким образом, они нечувствительны к оценке, даваемой их концептуальным категориям.
Такие утверждения, конечно, нейтральны только в отношении оценок определенного времени, когда им присваивается истинностное значение или какой-то другой показатель эпистемического статуса. Возможен другой род оценки, который время от времени имеет место в научной практике. Столкнувшись с непереводимыми предложениями, историк становится билингвистом, сначала выучивая язык, необходимый для выражения проблематичных утверждений, а затем, если это необходимо, сравнивая всю старую систему (язык плюс науку, которая формулируется на нем) с системой, используемой его современниками.
Большая часть терминов, используемых в любой системе, является общей, и большая
В противовес широко распространенному мнению описанная здесь позиция не поднимает проблему релятивизма, во всяком случае, если использовать релятивизм в любом стандартном смысле этого слова. Существуют общепринятые и оправданные, хотя и не обязательно неизменные, стандарты, используемые научными сообществами при выборе между теориями. По этому поводу см. мои статьи «Objectivity, Value Judgement, and Theory Choice», в «The Essential Tension», pp. 320–339, и «Rationality and Theory Choice», «Journal of Philosophy 80» (1983): 563–570; переиздано в настоящей книге, гл. 9.
