убивать!» – отвечает Антип.
А Егорка всё крестится да причитает:
«Свят-свят! Отпусти нас, чудище, к детям! Пожалей нас! Оставь живыми!»
Только тут ветер дунул – лучина погасла. А когда запалили снова, никакого острова и в помине не было. Вода тихая, а в сетях рыбы видимо-невидимо.
Еле дотащили Егорка с Антипом улов свой до избы, глянули друг на дружку, глаза круглые от страху, а волосы все белые, будто мукой посыпаны. Так и прозвали их с тех пор: Егорка Белый да Антип Седой.
А Гора-Рыба тем временем в деревне унхов объявилась и просит к себе вожака – Кали-Оа. Привели его и двух белых собак с ним. Совсем старые все трое стали.
«Помнишь, ты говорил мне, что я четырежды пожалею, что людей сюда призвала?» – спрашивает Рыба.
Морщит лоб старик, а вспомнить не может.
«Сегодня я впервые пожалела об этом. Может, ты уже и не помнишь, а я никогда не забуду».
Сказала она так и уплыла. А старик долго стоял на берегу, и у ног его лежали две белые собаки.
Сказание о Панкратии Таватуйском и рыбьих камнях
Однажды в ворота к Антипу Седому, тому самому, что от рыбы-острова живым спасся, постучали громко. Антип чужаков не боялся, но и незваным гостям рад не был.
«Кто таков?» – спрашивает Антип.
«Открывай! – говорят. – Урядник из Невьянского заводу спрос до тебя имеет!»
Как тут не открыть? Урядник – какая-никакая, а власть. Открыл Антип. Так и есть: урядник при мундире, а за спиной дюжина солдат со штыками.
«Чего надобно?» – вопрошает Антип строго.
«Тут, – говорит урядник, – могут государственные злодеи объявиться. Раскольники, что с Новогороду бежали».
«Что за раскольники такие?» – удивляется Антип.
«А те, что никонову реформу не приняли и двумя перстами на себя крест кладут. Баламутят они народ. Тех, кто не хочет новый устав признавать, теперь по всей Россеи ловят, мучают да огнём жгут. Если увидишь чужаков, сразу дай знать, а уж мы с ними сами разберёмся. Может, и деньгами тебя за донос наградим».
Ушёл урядник, и солдаты его ушли.
А того же дня вечером опять стук.
«Кого это черти носят?» – ворчит Антип.
А на пороге мужик стоит бородатый.
«Ты чей будешь-то?» – спрашивает Антип.
«Фёдоров я, Панкратий Мелентьевич, – отвечает мужик, – а со мною десять семей голодных, долгой дорогой измученных. Пусти нас на двор переночевать, добрый человек».
Выглянул Антип за ворота, и правда – подводы с бабами да детьми малыми.
«А ты часом не старовер-раскольник? – спрашивает Антип. – А то тут урядник невьянский уже солдат приводил».
Нахмурился Панкратий:
«Мы истинную веру православную в чистоте бережем и за то страдаем».
«Понятно, – кивнул Антип. – Я тебя не видел, и ты меня не знаешь».
