цинковый язык, громадные зубы и увидел множество черных пирамид. Стена покосилась и стукнула меня в голову, я услышал посторонний звук удара, и все еще стоял, но киоск был надо мной. Я лежал на снегу между киосками. Потом из темноты появился милиционер, он зачем-то потыкал меня дубинкой, открыл рот, нагнулся ко мне и снова открыл рот, а потом ушел. Я поджал ноги, так было легче. Я не увидел в рукавах своих рук – кисти так побелели, что их невидно на белом снегу. Сел и долго о чем-то думал. Видел ноги идущих мимо людей. Чьи-то сумки с неприятной едой. Рука стеклянно лежала на снегу, и в то же время я вдруг почувствовал ее на небритом подбородке. Издалека приближался гуд машин, грохот все усиливался, будто медленно открывали дверь. И я снова почувствовал волосы на голове, и вдруг вдохнул ртом новый свежий воздух.
Промозгло горели огни витрин и фары машин, сиял зимний проснеженный воздух, людская толчея, и я вдруг почувствовал эту ясную усталость в душе от невозможности продолжать дальше бессмысленную жизнь. Я радостно вздохнул, не слыша в себе никакого страха, и удивленно посмотрел перед собой. Обстоятельства с равнодушным самурайским упорством готовили, настраивали меня на смерть. Прошел к остановке, прислонился к железу и часто вздыхал, ленясь продолжать свое существование и тоскуя от этого.
Хотелось возвращаться домой другим путем, казалось, что если поеду другим путем, то обязательно встречу девушку своей судьбы. Руки стекленеют от холода. На столбе трепещет и журчит, как пропеллер, оторванный уголок объявления.
Ночью позвонила женщина, будто специально ошиблась номером. Оказалось, что еще только десять часов и звали ее Надежда.
Девять
Зная, что будет этим вечером, занял денег у Нелли, выпил своего энергетического напитка, зеленую баночку джин-тоника, зажевал жвачкой. Она, также как и в первый раз, ждала меня на остановке – Надежда с испуганной надеждой. Купил Чинзано и рулет в киоске. Ей было неловко, что я трачусь. Она все оборачивалась, словно бы ждала кого-то еще.
Дома она сняла только куртку. Пил я один.
– Я не буду пить, – сказала она. – У меня трахеонелёз, еще заразитесь от стакана, Андрей.
– День святого Валентина сегодня.
– Может, совсем чуток, я потом вымою стакан с содой.
– За любовь и надежду! – солгал потерянный и чужой мужчина во мне.
– Да-а… да-а… А я ведь ветеринаром работала, здесь, в Тимирязевке, – задыхаясь, сказала она.
– Интересно.
Она встала и ткнула в брюхо лося на советском коврике.
– Прямо из бока у него торчала фистула, вот здесь. У него льется, а я подкручиваю, у него кап-капает, а я подкручиваю.
Ей не хватало воздуха.
«Надо сказать: Вы волнуетесь? А потом погасить свет».
– Мне жалко так было из-за болтов этих…
– Вы волнуетесь, Надя?
– Што?
– Вы
