существованию, почти прекратив мечтать.
Путь Андрюхи не отличался прямотой. Бесшабашный и несерьезный, он так и не нашел подходящего места в жизненном соревновании. А может – вовсе не старался что-либо найти, абсолютно довольный беспечным бытием игрока, пьяницы и «кидалы». После школы Потрох поступил в «фазанку», откуда был вскорости изгнан за вымогательства, драки и анашу. Дело гадко попахивало тюремным сроком…
Андрюха, не расстраиваясь и не унывая, быстренько слинял в ряды российской армии. Под знамена сверхсекретного и элитарного подразделения – доблестного стройбата. Отслужив чуть меньше года, он с шумом загремел в дисбат за темную историю с пропажей обмундирования со складов воинской части. Поговаривали еще о перемешанном с мукой пакистанском героине и сломанной челюсти заместителя командира, бравого майора Вислорога…
В дисбате Потрох пробыл полгода, получив массу незабываемых впечатлений. Дерзкий, как танк Т-34, с крепкими кулаками и умением их применять, он ежедневно нарывался на грубость. В результате Андрюха заработал сотрясение мозга, пять переломов, многочисленные шрамы и дырку на месте переднего зуба. Вскорости в образовавшемся провале засверкала золотая фикса, отлитая из сережек ласковой женушки одного офицера.
По отбытии причитающихся Родине лет Андрюха вернулся домой, все такой же веселый, болтливый и беспечный. Лишь иногда, в сильном подпитии, он застывал, выпадал из реального мира, уходил в точку. В такие моменты взгляд Андрюхи, не выражая ничего, выражал слишком много. Это выглядело страшно, и никто не решался подходить к нему ближе чем на три метра. Оцепенение проходило, и Потрох опять становился собой. Вечный весельчак и оптимист, неспособный прогибаться под хлесткими ударами судьбы, а сам норовящий щелкнуть эту капризную дамочку. Или, хотя бы, плюнуть ей в суп!
Последнее время Андрюха перебивался случайными заработками, не брезгуя и преступлениями, будь то кидок подвернувшегося лоха или перепроданный грамм героина.
ОН не осуждал, но и не поддерживал старого друга. За последние годы они встречались лишь трижды. Катались на горных лыжах, отдыхали в сауне, ели шашлыки, пили, смеялись и с грустью вспоминали ушедшие времена бестолковой юности. Тепло расставались, всякий раз договаривались встречаться чаще, но терялись в бешеной круговерти повседневности.
Потрох жил вдвоем с мамой, Натальей Петровной, женщиной отзывчивой и доброй, но мягкой и неспособной дать хоть капельку благоразумия непутевому сыночку…
После пяти длинных гудков на противоположном конце провода подняли трубку. Прозвучал чахоточный кашель, а, затем, вальяжное «алле». ОН поздоровался, и сразу же был узнан. Похоже, что Потрох искренне обрадовался звонку, стал весел и говорлив.
Звучала банальщина о здоровье, семье, общих знакомых. О жизненных планах, планах на вечер и убойном
