следнего Государя. При этом, однако, все реальные и мнимые успехи коммунистического режима в экономике и социальной сфере сравнивались с 1913 годом, то есть пиком расцвета Империи. Опять-таки вместе с этим, советские учебники спешили объявить Россию Николая II «слабой» и «отсталой», а самого Самодержца обвиняли одновременно в прямо противоположных качествах: «Царь-тряпка», он в то же время определялся как «Николай Кровавый». То есть в отношении Императора Николая II получался некий «театра абсурда», который подменил собой всякое не то, что научное, а хотя бы объективное изучение его личности и царствования: имя Николая II было практически полностью изъято из истории.
В этом табуировании Царского имени, безусловно, чувствовался какой-то мистический страх. Конечно, иногда появлялись «труды» типа «Двадцати трех ступеней вниз» Марка Касвинова[1], но они были призваны не описать, пусть и негативно, жизнь Николая II, а опровергнуть «буржуазных фальсификаторов» по обстоятельствам убийства Царской Семьи, то есть в действительности книга М. Касвинова и была той самой фальсификацией, которую он взялся «разоблачать». Наряду с этим лживый образ Государя преподносился через «художественный» фильм Э. Климова «Агония» или не менее «художественный» роман В. Пикуля «У последней черты». Вышеназванные «шедевры», по существу, играли роль куклы вуду и, безусловно, были частью особого ритуала по уничтожению памяти о Государе. Испанский колониальный чиновник Хуан Поло де Ондегардо описывал в 1567 г. обряды индейцев Перу: «Чтобы наслать болезнь на того, кого они ненавидят, или чтобы тот человек умер, они несут его одежду и наряды и одевают в них какую-нибудь статую, которую делают от имени той особы, и проклинают её, оплёвывая и казнят её»[2]. В данном случае этот ритуал пытались применить к памяти убиенного Государя: убить ее духовно, как его убили физически.
В большевистской России даже хранение портрета Николая II грозило заключением в ГУЛАГ или расстрелом. В 1920-х гг. портреты Государя, спрятанные за иконы, встречались во многих крестьянских домах. Найденные при обысках, они считались большевиками тяжкой уликой.
Внедрение в народное сознание искаженного, оболганного образа Государя было призвано легитимировать нахождение у власти советско-партийной клики, оправдать совершенное ею Екатеринбургское злодеяние. Но кроме того, Император Николай II являлся альтернативой безбожному большевизму и его квазинравственной системе координат, враждебной и чуждой русскому народу. Государь Николай II олицетворяет, вчера и сегодня, тысячелетнюю историю Святой Руси, является примером христианского политика, бескорыстной жертвенной любви к России, её народу и истории. Пример Императора Николая II убедительно доказывает, что великие реформы можно успешно проводить без миллионных жертв, концлагерей и «чрезвычаек». Именно при нем, последнем русском Царе, были запрограммированы, начаты или осуществлены так называемые «великие стройки» коммунизма, которые потом приписали себе большевики: электрификация страны, освоение Дальнего Востока, бесплатное медицинское обслуживание, борьба с безграмотностью, начальное образование. А.Н. Боханов подчеркивал, что Император Николай II «оставался национальным символом, знаком русской государственной традиции, живым образом Великой Православной Империи. Поэтому и уничтожали в Екатеринбурге не “бывшего полковника Романова”, не “бывшего Императора”, а именно – Царя, последнего не только в отечественной, но и в мировой истории»[3]. Император Николай II был главным врагом мировой революции.
Однако пример Императора Николая II подтверждает, что лидер государства, каким бы полновластным, талантливым и нравственным он бы ни был, не может осуществлять свою деятельность в общественном вакууме, при отсутствии и непонимании своей политики со стороны большинства общества. Особенно это касается Самодержавного Монарха. Самодержавие есть сотрудничество Монарха и народа, сотрудничество во имя спасения своих душ для Царствия Небесного. Самодержец поставлен Богом и отчет дает только Богу за весь народ. «Мы, смиренный Иоанн, Царь и Великий Князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению, – утверждал первый русский Самодержец и тут же добавлял: – Верую, яко о всех своих согрешениях. вольных и невольных, суд прияти ми яко рабу, и не токмо о своих, но и о подвластных мне дать ответ, аще моим несмотрением согрешают».
Петр Великий добавил к этому Самодержавному служению Божьего Помазанника служение воина и защитника Отечества: «Воины! Пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за Православную нашу Веру и Церковь. Имейте в сражении перед собою правду и Бога, защитника вашего, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога; жила бы только Россия, благочестие, слава и благосостояние ее». Этот образ дополняется словами другого государя Императора Александра Благословенного после изгнания Наполеона из России: «Господь шёл впереди нас. Он побеждал врагов, а не мы!». Так складывалось в русском сознании сакральное понимание Самодержавия, и оно было одинаково
Revista histórica; órgano del Instituto Histórico del Perú, V.1. Lima, 1906, P. 201.
