вроде Коппмейера долго на этом не протянет. Потому она напекла ему пончиков, и вот они томились тут в ожидании своего избавителя!
Коппмейер зажег свечу от углей в очаге и уселся за стол, с радостью отметив, что пончики были густо намазаны медом. Пододвинул горшочек к себе поближе, взял одну из теплых булочек и с наслаждением откусил.
Вкус был восхитительный.
Священник медленно жевал и чувствовал, как в него возвращается тепло. Вскоре он расправился с первым пончиком и потянулся за следующим. Разломал мягкое тесто на кусочки и один за другим затолкал их в рот. В какой-то миг он почувствовал неприятный привкус, но сладкий мед его тут же перебил.
После шестого пончика Коппмейер все-таки сдался. Он в последний раз заглянул в горшочек – на дне еще оставались две булочки. Священник тяжело вздохнул, погладил себя по животу и понял, что переел. Затем направился в свою каморку, где сразу же забылся глубоким сном.
Боль дала о себе знать легкой дурнотой перед самым рассветом. Проклиная про себя свое обжорство, Коппмейер вознес молитву к Господу, прекрасно понимая, что чревоугодие относится к семи смертным грехам. Не исключено, что Магда заготовила тот горшочек на несколько дней. Но ведь пончики были такими вкусными! Что ж, божья кара в виде рвоты и резей в животе не заставила себя ждать. А нечего было объедаться посреди ночи! Вот и поделом…
Для таких вот случаев Коппмейер всегда держал наготове ночной горшок. Только священник собрался встать с кровати и облегчиться, как боли в животе усилились. Все тело словно пронзило иглами, Андреас захрипел и ухватился за край кровати. Потом он поднялся и, постанывая, заковылял в общую комнату. Там на столе стоял кувшин с холодной водой. Священник схватил его и осушил одним глотком, надеясь таким образом унять боль.
Он вернулся в свою комнату, как вдруг внутренности его пронзила такая боль, какую ему до сих пор не доводилось терпеть. Коппмейер попытался закричать, но из горла вырвался лишь хрип. Язык распух, превратившись в мясистый комок, и перекрыл гортань. Священник рухнул на колени, глотку обожгло нестерпимым пламенем. Его вырвало чем-то вязким, но боль так и не отступила. Она, наоборот, усилилась, так что Коппмейер лишь заползал по полу на четвереньках, словно побитый пес. Ноги внезапно отказались ему повиноваться. Он силился хотя бы шепотом позвать экономку, голосовые связки давно уже выжгло огнем.
Постепенно до него стало доходить, что все это не было обычными коликами и терзали они его вовсе не оттого, что Магда передержала молоко. Коппмейер чувствовал приближение смерти. Он растянулся на полу и приготовился умереть.
Пережив несколько минут страха и отчаяния, священник принял решение. Из последних сил он подполз к входной двери и толкнул ее. Снова на него обрушилась вчерашняя вьюга, лицо обдало холодом и ледяными иглами. Ветер завывал, словно в насмешку над священником.
Тем же путем, что и вчера,
