землянку, оставляя на снегу кровавый след. Едва заперла дверь, как снаружи снова, пробиваясь сквозь порывы ветра, тоскливо повис недалекий протяжный вой.
Перетянув сырым ремешком икру повыше рваной раны, промыла, высушила чистой тряпицей, густо присыпала свежей мелкопротертой золой с порохом, туго перевязала. Прощупав осторожно кость, с радостью убедилась, что она цела. Его лоб то и дело покрывался мелкой испариной, потрескавшиеся губы едва шевелились, дышал он сбивчиво, горячо. Ольга, приподняв его за плечи, стала снимать китель, ибо увидела еще одно бурое пятно, справа, пониже ключицы. Раненный вдруг вскрикнул и стал бормотать что-то бессвязное. На исподней рубахе, повыше легкого, ядовито растеклась над пулевым входом уже запекшаяся кровь. Осторожно приподняла торс, поддерживая мокрую голову, и , осмотрев со спины и, не найдя выходного отверстия, а только какое-то, размером с яйцо, синеватое пятно, с ужасом поняла, что пуля не вышла, а застряла где-то под лопаткой…И опять, сама поражаясь своему спокойствию, высыпала из патрона порох, промыв и высушив сочащуюся ранку, сделала перевязку. Поминутно вытирая горячий лоб, просидела над раненым до зари, а, едва поутру улеглась снаружи буря, он затих, часто и ровно дыша. Но Ольга, два года проработавшая в одном из московских госпиталей, хорошо понимала, что пока пуля находится в теле, это затишье временное, ее необходимо извлечь, иначе… Сколько раз видела она, как смерть неумолимо забирала тех, кого уж было не спасти! Одни тихо уходили в забытьи, в бреду, другие же – в сознании, ясно понимая, что жизнь-то кончается, кто- молча скрипя зубами, кто- матерясь, рвя в беспамятстве окровавленные бинты, кто бессильно, как ребенок, плача, умоляя доктора и сестричек помочь, вылечить, отогнать лютую смерть… Сколько последних, наполненных болью, горем и безысходностью, прощальных, коротеньких солдатских писем написала она за те два года долгими ночами, дежуря в палате!..Матерям, вдовам, осиротевшим детишкам…
…Поднявшееся над искрящейся белой равниной огромное степное солнце уже висело в зените, когда она вышла, чтобы набрать снега. Вокруг стояла полная тишина. Повсюду, куда ни глянь, холодный белый горизонт незаметно уходит в такое же белое бескрайнее небо. Тоска! Кажется, что она одна на всем белом свете! Но Господь милостив. Забрав у нее отца и старого Игната, спасшего от смерти ее саму, послал Он ей эту живую душу, пока еще живую, и Ольга, еще не веря своему счастью, просит Господа дать ей силы и терпения… И не забирать его.
Она решила попробовать извлечь пулю, пока он в забытьи, ибо хорошо знала, как в таких случаях опасно промедление. От пленных австрийцев, живших во время войны на зимовнике в работниках, в хозяйстве у Игната оставались и кое-какие хирургические инструменты, заботливо сложенные им в особом ящичке. Однажды, когда Ольга рассказала старику о своей работе в госпитале, тот, удовлетворенно кивая головой и таинственно улыбаясь, достал из сундучка и развернул перед ней в чистой тряпице несколько самых
