! Бегом!
Жора помирал. Голова гудела, как трансформатор. Он проиграл вчера Вирусу свои последние деньги, а потом залез в долг на две или три сотни долларов, которых у него нет и никогда не будет.
– …Латушко!
Он разбил в «Пирамиде» два бокала, кувшин, чью-то смутно знакомую рожу за соседним столиком, смял в лепешку мельхиоровый шейкер, которым Митрич, бармен, всю дорогу гордился, как последний дурак.
– Субботин!
– Клячко!..
Еще он познакомился с москвичкой – Ритой или Ларисой, блондинкой, непонятно было, что она забыла здесь, в Романове. Спросить не успел. Они только раз поцеловались взасос в дамском туалете, а потом оказалось, что за ней приехал супруг. Супруга Жора уже не помнил.
– Щученко!
– Никифоров!
– Держите строй, калеки, не разбредаться!
«Пивка, – молча молил Жора. – Пивка. Отче наш, иже еси на небеси, дай мне глоток пивка». С пузырьками. Свежего. Пивка из мокрой холодной бутылки, где этикетка сползает сама, как платье с этой… Ларисы. Или Риты.
Жора открыл глаза и увидел перед собой жирную волосатую спину. Он ткнул в нее согнутым большим пальцем.
– Леха, алло!
Леха Дутов всколыхнулся и пошел волнами, он толстый и безобидный.
– Ты чего? – спросил Леха.
– Дай пять тысяч, десантник хренов.
– Где я тебе их возьму?
Леха щелкнул резинкой своих трусов, показывая, что бумажника при нем нет. Вот дурында. Жора сглотнул и отвернулся. Какое-то нехорошее предчувствие мучило его. Все схвачено, за все заплачено, все-все-все… И все-таки. Смыться бы отсюда. Вообще. Амстердам. Марсель. Мыс Нордаун. Да хоть Куала-Лумпур.
Кто-то в очереди сообщил:
– Хирург баба. Новенькая.
И все двенадцать полуголых мужиков, покрытых густой растительностью от ключиц до пяток, многие из них женаты, кто-то даже успел детей нарожать, чтобы продлить отсрочку – все подумали об одном и том же: «Хирург баба, это ж надо.»
– Еремеев!
– Симончик!
– Газаев!
Потом вызвали Дутова. На него комиссия потратила не больше минуты, и голос наконец выкрикнул:
– Пятаков!
Жора сложил руки крест-накрест на причинном месте, сделал умное лицо и прошел в кабинет.
Вокзал в Сочи гудит, словно улей. Курортная жара. До моря рукой подать, там мегатонны зеленой прохлады, там веселые девушки в мокрых купальниках – ну а здесь пахнет только асфальтом. Вокзал, одним словом.
Зеленые точки на электронном табло перестроились в цифру 40. Без двадцати двенадцать. До отправления поезда Сочи – Мурманск осталось три минуты, на перроне не протолкнуться.
Дородная женщина в синем форменном костюме, словно ледокол, режет толпу, в кильватере у нее семенят трое голенастых студентов-иностранцев, увешанных спортивными сумками. Вот они кого-то толкнули, задели чей-то чемодан, нельзя ли поосторожнее, эй!.. вслед им летят ругательства, женщина лениво отбрехивается. Наконец они подрулили к шестому вагону, там кавказец-проводник точит лясы с симпатичной пассажиркой в желтых коротеньких шортах.
– Ахмет, есть дело.
Кавказец широко улыбается пассажирке:
– Один момент. Потом дорасскажу, – и отходит вместе с женщиной-ледоколом в сторонку.
– Что случилось, Нинок?
– Тут парни попросились, безбилетники, – вполголоса говорит Нинок, кося глазами на студентов. – Двести пятьдесят долларов, до Москвы.
– Ну и. – улыбается Ахмет.
– У меня в вагоне как сельдей в бочке, а у тебя девятое купе свободно, мне Ледкова сказала.
Ахмет посмотрел на студентов, которые как по команде оскалили лошадиные зубы, потом достал из нагрудного кармана сигарету и повесил на нижнюю губу.
– Нинок. Ниночка. Дорогая. У меня бронь в Романове, ты знаешь, что такое бронь?
– Да плевать все хотели на твою бронь. Романово – это не Ростов и не Саратов, перебьются как-нибудь. В плацкартных вагонах есть места.
– Вот и отведи туда своих студентов, что за проблемы?
Нинок вздохнула всем своим огромным телом.
– Они заплатят триста, Ахмет.
– За триста твои ребята долетят и на самолете, там всегда есть места.
– Это хорошие деньги, Ахмет.
