время в никуда, он был сильно озабочен и зол. Адрен же выжидал нужной кондиции. Каждый раз одно и то же: если заказ нестандартный, кузнец кричит и ругается, что задача невыполнима. Иногда смеется, конечно, а потом все равно говорит, что это невозможно. На него нужно нажать, показать, что его нет смысла уговаривать, что все за бабки, а потом уговаривать от сердца, словно довериться можно только ему. Из-за этого обратного маневра – что сначала все за деньги, а потом окрас в межличностные тона – долго не удавалось найти подход. Ахтейн любил нестандартные задачи, пусть и злился, когда их получал. И чтобы вытащить из него эту «любовь», нужно совершить маневр в три хода: сначала наехать на внутреннего «кузнеца» Ахтейна, словно он всего лишь ремесленник из подворотни, никто; затем обозначить цену и при этом пропускать негодование и вопли мимо ушей, показывая себя главным (как человек он этого не любит, но как кузнец начинает уважать – хорош тот клиент, который знает чего хочет); и под конец обратиться к Ахтейну как к человеку, игнорируя того внутреннего «кузнеца», к которому было обращение в первые два хода. Что он лучший, что разберется только он и никто больше на целом свете. С таким подходом старик захочет сделать работу в лучшем виде, как ни крути, в этом и заключается секрет его мотивации. А Адрен за годы общения подобрал тот самый золотой ключик.
Да, были у Ахтейна и недовольные клиенты, но в их недовольстве прослеживалось, скорее, то, что они сами не понимали своих желаний. Не каждый умеет точно описать, что хочет, а вот свалить на другого, когда что-то не так – запросто. Можно было найти другого кузнеца, который так же будет делать, что нужно, без клейма, чтобы в случае чего оружие было не отследить. Однако был один факт, случайность или нет, но все, что выходило из-под молота Ахтейна, работало без осечек. За такую надежность можно и доплатить, и поублажать.
Кузнец остановился и уставился на тлею. Похоже, созрел.
– Сделаю, что смогу, но ничего не обещаю.
– Лучший.
– Брось!
– Я серьезно. Еще закупи вьючную сумку для караванов дальнего перехода и с десяток охапок тлей.
– С ума сошел?
– Возьму с собой на всякий случай.
– Адрен, даже с дорогущей краской усиления засунуть такой мешок в пространственный карман – самоубийство.
– Значит, залью побольше краски в руну.
– Адрен, опомнись!
– У меня нет выбора, Ахтейн.
– Так оставь это! У меня двое сыновей были в Пещере, но вернулся только один.
– Значит, ты знаешь, что такое потеря, и почему мне следует туда идти.
– Как родитель я оплакал ту потерю, но я смог жить дальше, потому что имел других детей. У Люссаны только вы двое. Что будет, если оба не вернетесь?
– То же самое, как если не вернется один. И здесь со мной не спорь, свою мать я знаю лучше, чем кто-либо еще.
– Но ты еще не был отцом…
Он осекся. В наступившей тишине каждый думал о своем. Ахтейн рассуждал, как рассуждают многие: иметь немного, но иметь. Адрен же так
