который всегда старался исходить из должного, идеального, вдруг дал слово самой жизни, превратившись из моралиста в художника. Он без колебаний осуждает Паоло и Франческу, но в случае с любимым учителем позволяет победить волшебной сложности, и картина мира становится волнующе богатой, многомерной…
– Возможно ли, – после паузы заговорил я, тщательно подбирая слова, – что их, Данте и Брунетто, развело разное понимание любви, и в зрелости поэт возвращается к этому эпизоду, чтобы преодолеть наконец то, что когда-то их связывало и отталкивало, чтобы слиться с учителем в очищающем огне Господней любви, пусть и пылающей в аду?
Дон Чема взглянул на меня с доброжелательным удивлением, смешанным с грустью, и проговорил:
– Иногда мы любим Бога только потому, что любовь к человеку причиняет невыносимую боль. И очень часто думаем, что любовь к человеку дарит нам его cor, anima et caro[7], хотя получаем лишь cunnus, os et asinus[8]. Впрочем, у людей нередко это одно и то же. А ответы на все твои вопросы исчерпываются молитвой Господа нашего, который напоминает, что прощение выше справедливости…
После таких разговоров я особенно ясно понимал, почему дона Чему называли doctor subtilissimus[9].
Наши вечерние беседы длились иногда часами, но не в воскресенье.
В воскресенье после ужина хозяин уединялся в своих покоях, и вскоре из-за дверей доносился свист стали – дон Чема точил бритву.
Мой господин пользовался непререкаемым авторитетом среди инквизиторов всех степеней и возрастов, а также покровительством папы Климента VIII и могущественного кардинала Пьетро Альдобрандини, но осторожность в поступках и речах никогда не оставляла его.
Поэтому он строго-настрого запретил мне выносить из библиотеки книги сомнительного содержания – как те, что были включены в Index Librorum Prohibitorum[10], так и те, что хранились в шкафчике с дверцами розового цвета.
Для чтения таких книг предназначалась каморка за полками, где можно было уединиться на топчане, например, с «Золотым ослом», «Сатириконом» или каким-нибудь трактатом, украшенным грозными клеймами donec corrigatur или donec expurgetur[11].
Именно там я и открыл для себя скоромную книгу «De omnibus Veneris schematibus, или Любовные позы», состоящую из шестнадцати гравюр Маркантонио Раймонди по рисункам Джулио Романо, любимого ученика Рафаэля, и шестнадцати похабных сонетов Пьетро Аретино, написанных языком уличной шпаны.
Но поскольку книга была запрещена Церковью, эти рисунки не дошли бы до нас, не создай Агостино Карраччи свою серию гравюр по мотивам произведений Джулио Романо. А о первоисточнике напоминали только сонеты Аретино, героями которых были реальные куртизанки вроде Беатриче де Бонис, любовницы Лоренцо Медичи, а не боги и герои, как у Карраччи.
Но эти детали интересовали
Сердце, душу и тело (
Вагину, рот и задницу (
Изощреннейший, утонченнейший (
Индекс запрещенных книг (
Запрещено, если не исправлено; запрещено, если не очищено (
