тоже рядом. Но это наблюдатель – со стороны.
«Кинофильм» удивительным образом показывает не только объемную картинку, но и воспроизводит запахи, звуки, ощущения, в том числе и температурные. Также дается план обзорный, и приближенный – можно очень близкорассмотреть лица, заглянуть в глаза.
Смотреть такое «кино» тяжело психологически. Ведь на «экране» появляютсялюди, давно ушедшие в другой мир.
Вижу картинку. Мне 6 лет. Я сижу в комнате за огромным отцовским письменным столом. Сидеть мне неудобно – высоко. Также мне неудобен старинный тяжелый стул.
Я не просто сижу. Я делаю уроки. Я в первом классе. Предмет – чистописание. То есть я учусь писать буквы. Пишу в черновике. Стараюсь.
Рядом со мной, вплотную, на таком же стуле, сидит моя бабушка Мавлюда. Она, по всей видимости, сидит для моей защиты, чтобы мне было не так страшно, и просто, чтобы поддержать меняморально.
За нашими с бабушкой спинами расхаживаетвлево-вправо разъяренный отец – мой папа. Он еле сдерживает гнев. Временами кажется, что он замахивается на меня. Бабушка в это момент прижимается ко мне еще ближе, как бы прикрывая меня от возможного отцовского удара.
Я пишу букву «У». Недостаточно написать лишь бы что. Отец добивается каллиграфического написания этой буквы в его стиле – у него изысканный почерк. Папина буква «У» красавица – у нее вначале локон, потом плавное па вниз, потом взлет к стройной извилистой лиане, в конце которой тоже очаровательный завиток.
Я стараюсь, но не могу написать букву хорошо. Я уже устала. Я пишу в черновике эту букву уже сотый раз. Причем каждый раз буква получается еще хуже, чем в предыдущий.
После каждого очередного уродливого написания буквы я тяжело вздыхаю – отец заглядывает в тетрадь и начинает орать на меня нечеловеческим голосом. Бабушкаприжимает меня к себе, закрывает мою голову ладонью и по-татарски ругает зятя: «Ты что орешь, как ненормальный? Ребенку 6 лет! Ну не может она написать букву сегодня – напишет завтра!».
Но папа тещу не слушает. Он заставляет меня писать букву снова.
Очередная попытка написать букву очень трудна – на носу у меня повисла огромная слеза. Смахнуть ее я боюсь – папа будет опять кричать.
Бабушка привстала со стула, чтобы лучше видеть, как я пишу. В этот момент, оказывается (это было за спиной, и потому я не видела, и бабушка не видела этого), папа зачем-то взял ее стул, иотнес его в другой конец комнаты. Конечно, он сделал это не специально. Видимо, стул его раздражал, как и все вокруг – непосильные отцовские обязанности, теща и бестолковая дочь.
Но именно этот машинальный жест – убрать стул – и разрешил всю ставшую слишком напряженной ситуацию.
Бабушка, думая, что стул – где был – там и стоит (она за часа два этого урока чистописания уже несколько раз привставала, а потом, не глядя,
