шоссе весной в Северной Америке. Сердцебиение становилось общим. Он смущался себя, своей дикости, которая просыпалась в нем, когда он захотел порвать ее платье на части и повалить ее на пол. Стащить с нее трусы и изучать своим языком ее вагину. Его возбуждение передавалось ей, а она отдавала его возбуждение, смешанное со своим, обратно ему. Симфония. Все композиторы мира стоят на сцене без обуви, держатся за руки, плачут. Женщина извивалась, но внезапно он остановился, поднялся, растегнул синие брюки и достал свой набухший член, живописно исписанный кораллово-голубыми венами. Он опустился к ней на лицо и плавно ввел свой член в ее рот. Она не хотела, ей не нравилась такая наглость. Ей нравилось. Шоколадный пирог, из которого торчит острый нож. Достать нож, обглоданный вязкой глазурью. Отрезать власть, прекратить насилие. Лишить этот мир доминанты. Ей нравилось. Ей не нравилось. Ей нравилось то, с какой страстью он давил своим членом ей в рот. Она отключалась, погружаясь в бездну тайного удовольствия. Она сосала его, она сосала ему. Он трахал ее в рот, потому что хотел заполнить собой ее рот, который порождает человеческую речь. Прими меня всего, без остатка, кусай меня, пробуй, запоминай. Я заполню тебя собой, глотай сироп жизни. Нет, подожди. Извержение Везувия нужно перенести внутрь планеты. Мужчина достал меч и плавно вонзил лезвие в восходящее солнце дышащих небес. Кричали оба. Женщина звала на помощь дубовую дубраву, чтобы дубы расступились перед залетающим в чащу красным драконом и позволили огненной стреле розового пламени пожрать ее восходящее к зениту горе, выходящее из самого сердца ее мужской сути. Да, это оно. Раскалывайся, космос, Трепещи, Вселенная. Рыдайте, боги. Да. Именно так. Да…
Лягушки плодились под звук длинных свечей на вечерней набережной. Стружка свежесрубленного дерева загибалась от нажима рубанка. Брошь прокалывала нежный палец, окропляя мир невинностью. Событие. Ее сегодняшний день – великое событие, неупомянутое в секретных исторических архивах несмыкающихся голосовых связок, с хрипом ткущих худой воздух, надламывающий прильнувший к груди винноцветный океан из крови и злости. Женщина была слаба и сидела в одиночестве на табуретке. Она плакала. Мысли и чувства ее были спутанны и странны. Она была неизведанной, брошенной и тихой. Выковать этот день и зажать вертлявый вывод в щели между вечером и ночью, сидя на кухне. Отлично, приехали. Догадаться. Отыскать. Родить. Стать. Я встала и открыла миру стать. Я статуя, статья и стать, я мать. Что с ней творится? Что с ней происходит здесь и сейчас? Открывается океан и луна обещает спустить свой прах в лоно ее рук. Солнце застывает и ищет покоя от гнева жгучего тепла. Девочка стояла. В ее протянутых руках гнездился воздух, ручьи и лесной воздух. Машины стонущих заводов тормозили скрежет гнойного сочетания масла и энергии металла. Стук. Скрежет. Дом. Рев. Кнут. Ее бьют кнутом, стегают этим днем. Этот день – кнут безчестья и равнодушья. Никто не просит ее проснуться, раздеться, бросить щит.
