тянулись по обочинам, радостно размахивая руками над головой при виде машины.
Неразговорчивый и меланхоличный Билл Кински, второй репортёр, которого прозвали, конечно же, Клаусом, сидел сзади рядом с Петей и размеренно, сосредоточенно жевал резинку. На его худом лице вспухали мощные жгуты желваков. Такие же Петя видел в детстве на плоских щеках коров в бабушкиной деревне Ново-Торбеево. Кински жевал резинку всегда. Ещё накануне Петя заподозрил, что Клаус так и родился – с резинкой во рту. Зато журнальный фотограф Чарли Уинпорт, или просто Уин, маленький и вертлявый, работал языком за двоих. Или за троих. Он расположился спереди, рядом со Страйкером, крутился на сидении и, не закрывая рта, молол всякую чушь. Сначала Петя честно пытался следить за логикой его разглагольствований, но потом бросил это пустое занятие, отвечал односложно и часто невпопад. Страйкер тоже молчал, лишь изредка прерывая болтовню Уина, чтобы информировать о местах, которые они проезжали.
«Справа, километрах в трёх, археологическая зона Сан-Андрес, – говорил Страйкер с интонациями заправского гида. – Там пирамиды наподобие тех, что оставили тольтеки в Мексике. Они ведь сюда тоже пришли, тольтеки. Выгнали майя, заняли их города и осели…»
«А вон там Коатепеке, – показывал он на деревеньку у самого подножия низких гор. – В прошлом году, весной, здесь несколько дней шли сильные столкновения с герильей, с Фарабундо Марти…»
К полудню их джип въехал в большое селение со старой церковью на площади и пыльными, чахлыми кустами по её периметру. В кустах прятались худые чёрные свиньи – они лежали в редкой тени, зарывшись по уши в серую пыль, и похрюкивали в приступах блаженства. В селении стояла звенящая жара, глинобитные стены домов и булыжники мостовой плавились под ослепительно белым солнцем, которое обесцвечивало всё вокруг – и пропылённую листву на площади, и выгоревшую, блеклую голубизну церковного купола, и грязные черепичные крыши, и обвисшие, замершие в безветрии флаги над крыльцом мэрии. На площади и вливающихся в неё улицах не было ни души. Воздух плавился жидким стеклом, казался тяжёлым и тягучим.
Не хотелось выходить из-под автомобильного кондиционера. Но они вышли. Быстрым шагом пересекли площадь и устроились под ветхим брезентом какой-то забегаловки. Под брезентом, несмотря на тень, было душно. Раздражающе нудно жужжали бронзовые мухи. Уин завёл пространное рассуждение о том, что жара и сиеста – главные причины латиноамериканской экономической и социальной отсталости. Его опять никто не слушал. У Пети слипались глаза, и голос Уина скоро стал сливаться с зудением мух. Потом появился заспанный официант с помятым лицом, и они заказали холодного, очень холодного, просто ледяного пива. Клаус, всё также меланхолично пережёвывая резинку, поднялся и отправился в мэрию – искать кого-нибудь. Он спокойно и ровно шёл через площадь, высокий, несуразный и равнодушный. Длинно сплёвывал на булыжники. Было видно, как слюна обволакивается пылью и скатывается в крупные
