не может быть.
И, наверно, поэтому она…
– Я не хочу завтрак, я хочу спать.
Невольно сжимается, пытаясь подтянуть колени, закрыться…
Боится поверить. Лучше уж сразу.
Если бы она сказала такое мужу, если отказалась идти с ним, он бы ее убил. Самое меньшее – вытащил бы из постели за волосы и…
– Ладно, – соглашается Сигваль, целует в плечико, у него такие теплые губы. – Значит, мы можем не торопиться.
Он гладит ее грудь осторожно, почти задумчиво, обводит пальцем сосок, чуть сжимает, тянется к ней губами, и, точно так же, как пальцем, обводит языком. Медленно… Это кажется так странно… Просто потому, что от Сигваля она ожидает другого. А он ведет пальцами на живот, и под спину, всей ладонью, мягко прижимая к себе. Глубокий вдох. И тело Ингрид само подается к нему, отвечая на эту ласку, непроизвольно, со стоном… Но в голове… в голове почти смятение. Невольное ожидание удара, как только она расслабится.
Но он лишь разворачивает ее к себе. Под себя. Разводит ее ноги, чуть приподнимая, направляя.
Разглядывает ее.
– Ты невероятно красивая, – говорит просто и без затей, от души.
Его ладони скользят по ее коже, так, что хочется выгибаться им навстречу.
А потом Сигваль наклоняется к ней и целует в губы. Все так же искренне, и так горячо. И, вместе с поцелуем, входит в нее, медленно, тоже лаская, наслаждаясь этим движением… Обнимая и прижимая к себе, наполняя собой.
И это вдруг болью отдается в сердце. Едва не до слез.
Ингрид не понимает…
Это больше не похоже на игру, на взаимное удовлетворение, даже на страсть… что-то большее. Пусть мимолетное, но настоящее чувство.
Ингрид не готова.
Нет, она боится. Это чувство не наполняет ее сердце, а лишь отдается звенящей пустотой. Она больше не может любить, даже вот так, на одно утро. После всего, что с ней было – любовь безвозвратно выгорела внутри.
Нежность отдается тоской и тянущей болью.
И то, что происходит сейчас…
– Что это за тюленьи ласки? – говорит она, лишь только он отрывается от ее губ.
Сломать это наваждение.
– Тебе не нравится? – он все еще довольно улыбается, ничего не изменилось, только где-то в глазах…
– Мне нравилось вчера… поживее. А для этого мог бы и не будить меня.
Провокация. Пусть лучше он ударит ее, чем так. Пусть лучше ей будет больно сейчас… потому, что если позволить ему, поверить – то будет в стократ больнее, когда он уйдет.
– Поживее? – его ухмылка становится жестче. Он крепче обнимает ее за бедра, и резко толкается в ней. – Так?
– Еще! – требует она. – Побыстрее.
И он дает ей еще. И резче, и глубже… больнее. Так же, как вчера, а, может быть, даже куда злее, потому, что вчера это был искренний порыв, а сейчас – идет от разума, не от сердца. Еще резче и еще. И никому из них двоих от этого не хорошо. То есть – не так. Не так хорошо, как должно было быть. Ингрид
